Первый принцип Аболиционистского Подхода к Правам Животных

Все чувствующие существа, как люди, так и другие животные, имеют одно фундаментальное право — право не быть собственностью.

Краткое изложение

Животных классифицируют как собственность и используют исключительно в качестве ресурсов. Хоть мы и заявляем, что они имеют моральную ценность и не являются всего лишь вещами, но их имущественный статус означает, что у них нет никакой моральной ценности. Только экономическая. Мы все согласны, что обращение с людьми как с собственностью противоречит признанию их моральной ценности. Мы разделяем фундаментальный этический принцип, согласно которому все люди независимо от их особенностей обладают фундаментальным моральным правом не быть собственностью. На этом принципе основано всеобщее осуждение рабства. Что бы мы ни говорили, но имущественный статус животных означает, что они считаются вещами. Не существует способа отделить людей от других животных, который мог бы оправдать отказ всем чувствующим существам в признании того же права, которое мы признаем за всеми людьми. Мы должны признать, что все чувствующие существа равны в праве не быть использованными исключительно в качестве наших ресурсов. Аболиционистский Подход утверждает, что никакое использование животных не может быть оправдано, каким бы предположительно «гуманным» оно ни было.

Люди, другие животные и собственность

Если животные имеют моральную ценность, то мы имеем перед ними моральные обязательства, если же они лишены какой-либо моральной ценности, а у нас перед ними никаких обязательств нет, значит они являются всего лишь вещами.

Мы убеждены, что большинство людей не считают животных вещами, напротив, они согласны, что животные обладают моральной ценностью. Мы даже зайдем дальше и заявим, что многие люди испытывают некоторое чувство родства с другими животными.

Основополагающий принцип Аболиционистского Подхода заключается в том, что животные имеют моральную ценность и это означает, что мы должны признать за ними одно фундаментальное моральное право — право не быть собственностью. То есть если животные имеют моральную ценность, если они не просто вещи, тогда они не могут быть собственностью.

Почему?

Потому что быть собственностью значит быть вещью, которая существует исключительно в качестве чужого ресурса. Имущественный статус несовместим с моральной ценностью. Быть собственностью значит быть чем-то, а не кем-то.

Мы все согласны с этим в контексте людей независимо от их особенностей и в результате признаем за ними моральное право не быть собственностью — право, которое мы также снабжаем и юридической защитой. Иными словами, мы считаем отвратительным использование каких бы то ни было людей в качестве вещей, существующих исключительно в виде чужих ресурсов. Если мы поймем, почему моральная ценность и имущественный статус несовместимы в контексте людей и почему им требуется право не быть собственностью, тогда мы сможем понять, как это работает в контексте других животных.

Но сперва нам нужно разобраться, что такое право.

Что такое право?

Многие сегодня говорят о правах животных, не задумываясь о том, что означает этот термин. На протяжении истории о правах было написано немало. Здесь много сложностей, но, к счастью, нет нужды разбираться с большинством из них, чтобы понять все необходимое для текущей дискуссии.

Право — это просто способ защиты интереса. Интерес — это что-то, что мы предпочитаем, хотим или желаем.

У всех нас есть интересы. Мы предпочитаем, хотим или желаем самые разные вещи. Некоторые интересы совершенно индивидуальны. Например, одни интересуются игрой в гольф, но другим гольф совсем не интересен. Одни любят рок, а другие классику. Но некоторые интересы разделяет большинство из нас, и они считаются очень важными социальными, культурными и, возможно, даже духовными вопросами. Например, для большинства из нас важны базовые интересы в свободе и независимости, свободе слова и мысли, образовании, здравоохранении, базовом питании и тому подобном. Вопрос защиты этих интересов формирует наше представление о том, как должно быть устроено общество.

Есть два основных способа защиты таких важных интересов.

Сторонницы консеквенциальной этической теории (которой существуют разновидности) поддерживают защиту интересов в зависимости от того, будут ли последствия этой защиты лучше последствий отказа от нее. Согласно преобладающей разновидности консеквенциальной теории — утилитаризму — мы должны защищать интересы лишь в том случае, если это приведет к увеличению всеобщего счастья, удовольствия или удовлетворения предпочтений всех вовлеченных. Если же для достижения наибольшего всеобщего счастья, удовольствия или удовлетворения предпочтений надо отказаться от защиты определенных интересов, тогда нам не следует защищать их.

Сторонницы правовой теории считают, что некоторые интересы так важны, что мы должны защищать их независимо от последствий.

Давайте рассмотрим пример: все заинтересованы в физической безопасности. Сторонница правовой теории сказала бы, что такой фундаментальный интерес должен быть защищен правом и что никто не должен быть использован в качестве безвольного подопытного в болезненном и смертельном биомедицинском эксперименте, даже если бы это могло привести к открытию лекарства от рака. Утилитаристка не согласилась бы и сказала, что при прочих равных мы должны использовать человека в эксперименте, потому что последствия открытия лекарства от рака перевесят его интерес в физической безопасности: всеобщее счастье, удовольствие или удовлетворение предпочтений будет наибольшим. Утилитаристки не признают за используемым в эксперименте человеком никаких моральных прав.

Защищать интерес при помощи права не значит защищать его безусловно. Например, даже самые ярые правозащитницы не будут отстаивать право человека на свободу, если было справедливо доказано, что он виновен в совершении преступления, подходящим наказанием за которое служит тюремное заключение. Но они не согласятся с тем, что счастье или благополучие других людей может служить оправданием для игнорирования чьего-либо интереса в свободе. Например, некоторые утверждают, что наше счастье или благополучие оправдывает заключение людей в местах вроде Гуантанамо, даже если их вина не была доказана. То есть они утверждают, что последствия отказа от защиты фундаментальных интересов заключенных оправдывают отказ защищать их интересы. Правозащитницы с этим не согласны и утверждают, что никакие положительные последствия тюремного заключения людей, чья вина не была доказана, не могут оправдать игнорирование их фундаментальных интересов.

Право каждого человека не быть собственностью

Хотя относительно некоторых прав людям удается достичь какого-то согласия, разгорается множество споров о том, какие человеческие интересы должны быть защищены в качестве фундаментальных моральных прав.

Можно с уверенностью заявить, что за одним исключением не существует ни одного интереса, насчет которого мы все были бы согласны, что он требует правовой защиты как вопрос фундаментальной этики. Этим единственным исключением является всеобщее осуждение рабства. Когда речь заходит о нашем интересе не быть чужой собственностью — заменяемым ресурсом, который можно использовать и убить ради выгоды — мы соглашаемся, что такой интерес должен быть защищен правом. Можно сказать, что интерес не быть заменяемым ресурсом является фундаментальным. Когда с человеком обращаются как с заменяемым ресурсом, он перестает быть личностью. Человек становится вещью. Термин «личность» используется в этике для обозначения тех, кто имеет моральную ценность; тех, чьи интересы должны иметь соответствующий моральный вес. Личность — это противоположность вещи, сущности без моральной ценности. Если человек оказывается собственностью, тогда он оказывается вещью. Мораль на него больше не распространяется.

Во времена расового рабства в Соединенных Штатах с африканцами обращались как с движимым имуществом. Они не имели никакой внутренней или неотъемлемой ценности. Они были вещами, которые покупали и продавали в точности как дома, землю, повозки и коров. Некоторые рабовладельцы обращались со своими рабами лучше других. Но это объяснялось тем, что рабы были их собственностью и рабовладельцы были вольны обращаться с ними хорошо, так же как они были вольны обращаться с ними плохо.

Если человек находится в рабстве или с ним еще в каком-либо виде обращаются как с заменяемым ресурсом, это значит, что решающее слово о том, чего стоят его интересы, принадлежит кому-то другому — хозяину, который может быть как отдельным человеком, так и корпорацией или государством. Кто-то другой, обладающий правом собственности на раба, определяет его стоимость. Кто-то другой определяет ценность его фундаментальных интересов, включая интересы в избежании страданий и смерти, и может оценить их в ноль. Закон может налагать на обращение с собственностью некоторые ограничения, например, требуя, чтобы рабы получали достаточные объемы воды и пищи, но это неотличимо от государственного требования техобслуживания автомобиля для уверенности в его безопасности. Раб не только не имеет права не быть собственностью, но еще и рабовладелец имеет право собственности, которое позволяет ему оценивать интересы раба. Бессмысленно говорить о возможности баланса между интересами раба и рабовладельца, поскольку речь идет о балансе между интересами собственности и собственника, обладающего правом оценивать раба по своему усмотрению.

Мы защищаем интерес не быть собственностью или ресурсом при помощи права. Другими словами, мы безоговорочно защищаем этот интерес независимо от последствий. Мы считаем аморальным обращение с людьми как с имуществом или заменяемыми ресурсами, даже если это приведет к восхитительным последствиям для всех остальных. Мы, очевидно, могли бы убивать здоровых людей и использовать их в качестве доноров органов, спасая таким образом по крайней мере десять человек на каждого убитого. Но никто не сочтет такую сделку этичной, хоть она и крайне выгодна.

Мы просто считаем, что интерес не быть вещью не относится к такому роду интересов, которые могут быть отданы на растерзание консеквенциалисткам. Мы понимаем, что такой интерес необходимо защищать при помощи права, а иначе фундаментальные интересы любого человека могут быть оценены в ноль, включая интерес в избежании страданий и смерти. На этого человека по определению больше не будет распространяться мораль. Он буквально станет вещью, существующей исключительно в качестве чужого ресурса.

Право не быть собственностью является минимальным условием для обладания моральной ценностью. Если человек не имеет такого права, и все его интересы, включая интерес в собственной жизни, могут быть оценены в ноль, тогда любые другие права, которыми он мог бы обладать, по большей части бессмысленны. Какой толк от права на свободу слова или от права голоса, если человека могут принудительно использовать в качестве донора органов или безвольного подопытного в биомедицинском эксперименте?

Право не быть рабом отличается от права не быть жертвой дискриминации. Мы можем дискриминировать людей самыми разными способами и это аморально, но, к несчастью, многие спорят о том, что является дискриминацией. В то же время никто не спорит об использовании людей в качестве заменяемых ресурсов. Мы осуждаем определенные поступки, если считаем их дискриминационными. Но порабощение людей качественно хуже, чем все остальное, что мы можем с ними сделать. Потому что, осуждая дискриминацию, мы говорим о дискриминации людей с моральной ценностью, которые оказались ее жертвами. Дискриминация подразумевает разное обращение с одинаковыми интересами личностей. Разумеется, дискриминация — это плохо. Но когда мы говорим о порабощении людей или ином использовании их в качестве заменяемых ресурсов, мы полностью исключаем их из класса личностей. Мы помещаем их в категорию вещей.

Мы считаем право не быть рабом настолько важным, что рабство было признано незаконным во всех странах мира. Право не быть рабом является одним из немногих прав, признанных международным сообществом. Это не значит, что рабства больше нет. Оно есть. Но никто не защищает его так, как защищают другие формы дискриминации и эксплуатации. Право не быть собственностью не зависит от интеллекта, спортивных достижений, красоты или других личных качеств. Мы не обращаем в рабство ни гениальных хирургов, ни людей с ментальными расстройствами. Мы можем платить ученым большее жалованье, чем дворникам, но мы не используем ни тех, ни других исключительно в качестве ресурсов.

Подведем итог. Несмотря на множество разногласий о том, какие интересы должны быть защищены правами, мы все согласны, что интерес не быть использованным в качестве собственности должен быть защищен при помощи права — независимо от последствий и особенностей отдельного человека. Если люди оказываются собственностью, тогда они перестают быть личностями, существами с моральной ценностью. Они оказываются лишь вещами без внутренней или неотъемлемой ценности. Их ценность определяется другими людьми.

Мы можем спорить и в самом деле спорим о том, нужно ли защитить правами другие интересы. Но мы не спорим о рабстве. Интерес не быть рабом — это самый минимум, который необходимо защитить, чтобы на человека вообще распространялась мораль.

Право не быть собственностью: отличные от людей животные

Как и у людей, у других животных тоже есть интересы. Эти интересы могут отличаться от вида к виду и от животного к животному («животное» — это очень широкое понятие). Мы можем сомневаться, все ли животные способны чувствовать. Например, хоть и очевидно, что насекомые реагируют на внешние раздражители, не ясно, обладают ли они субъективным сознанием и способны ли испытывать боль и страдания. Мы не знаем точно, способны ли чувствовать некоторые моллюски вроде устриц. Мы думаем, что в подобных случаях благоразумно было бы предположить, что эти животные чувствуют. Однако нет совершенно никаких сомнений в способности чувствовать тех животных, которых мы рутинно эксплуатируем: коров, свиней, овец, куриц, индеек, рыб, лобстеров и многих других. Все чувствующие существа имеют по крайней мере два интереса: интерес в избежании страданий и интерес в избежании смерти. То есть они все хотят жить, даже если по-разному осознают свою жизнь. Использование животных в качестве собственности для производства еды, одежды и других целей затрагивает как минимум эти два связанных, но различных интереса. Используя их, мы поступаем с ними так, как они хотели, желали или предпочли бы, чтобы мы не поступали: мы причиняем им страдания и убиваем их.

Как и в случае с рабством, если животные являются собственностью, тогда все их интересы от самых незначительных до самых фундаментальных могут быть оценены кем-то другим — хозяином, который обладает правом собственности и может оценить их интересы по своему усмотрению или вовсе игнорировать их. Если животные являются собственностью, тогда им остается только надеяться на «доброго» хозяина, а иначе их жизнь в основном будет определяться экономикой: их интересы будут защищены лишь в том случае, если хозяин сочтет это выгодным.

Если животные являются собственностью, тогда их интересы всегда могут быть проигнорированы. Они будут защищены лишь в том случае, если это будет выгодно людям. Говорить о возможности баланса между интересами людей и других животных так же бессмысленно, как говорить о возможности баланса между интересами рабов и рабовладельцев. Животные являются собственностью. У людей есть право собственности на животных. Баланс их интересов невозможен.

Разумеется, некоторые хозяева могут очень хорошо обращаться со своими животными. Вероятно, многие из вас прямо сейчас сидят в комнате с животным-компаньоном, которое счастливо спит, пока вы читаете. Вы любите эту кошку или собаку (или животное другого вида) и считаете ее членом семьи. Но это животное является вашей собственностью. Как и в случае с рабством, вы, как владелица, обладаете правом собственности на это животное, которое позволяет вам оценить его.

В целом, пока мы обеспечиваем своих животных жильем и минимальным объемом пищи и воды, мы можем обращаться с ними как нам заблагорассудится. Мы можем считать их членами семьи и хорошо о них заботиться. Или мы можем использовать их в качестве сторожевых собак и никогда не пускать в дом и не проявлять заботы. Они наша собственность. Они вещи, которыми мы владеем. Мы можем оценить каждый их интерес. Мы определяем каждый аспект их жизни. Мы решаем, будут они жить или умрут. Мы имеем юридическое право бросить их в «приюте», где их могут убить. Мы имеем право отнести их к ветеринару, чтобы он их убил. В большинстве стран мы можем убивать своих животных собственноручно, если делаем это «гуманно».

Одна из особенностей владения имуществом заключается в том, что владелец может определять его ценность. Например, у Мэри есть автомобиль. Она может очень хорошо заботиться о нем и часто проходить техобслуживание. Или она может выполнять самый минимум, позволяющий ей проходить проверки. Это ее автомобиль и она может делать с ним все, что ей угодно.

Точно такой же анализ применим к Споту, собаке Мэри.

Мэри может обращаться со Спотом как с членом семьи, регулярно водить его на обследование к ветеринару, часто мыть, кормить высококачественным кормом и очень хорошо заботиться о нем. Или Мэри может использовать Спота в качестве сторожевой собаки, никогда не пускать его в дом и ни на минуту не проявлять заботы. Если она делает ему прививку от бешенства, предоставляет жилье и достаточно пищи и воды, чтобы он оставался жив, то в остальном Мэри может полностью игнорировать Спота и все его интересы, включая потребность в общении и заботе. Спот является ее собакой, и она может делать с ним все, что ей угодно.

Так что если животное является собственностью, тогда оно целиком зависит от милосердия тех, кто будет оценивать его интересы. Закон может наложить на обращение с животными в собственности некоторые ограничения, точно так же закон может требовать минимального обслуживания автомобиля, чтобы он проходил проверки. Но в конечном итоге, если что-либо является собственностью, тогда это вещь, ценность которой определяется хозяином.

Аналогичное обращение в аналогичных ситуациях: принцип равного уважения

Животные заинтересованы в том, чтобы не быть использованными. Но мы используем их так, как не стали бы использовать ни одного человека. Они заинтересованы в избежании страданий и смерти. Мы признаем, что если не рассматривать людей в качестве вещей, тогда мы должны признать за ними по крайней мере одно право — право не быть собственностью. И хотя спорам о правах человека нет конца, мы все согласны, что людей нельзя использовать исключительно в качестве заменяемых ресурсов. Но мы не распространяем это единственное право на других животных. Если животные имеют моральную ценность, тогда мы должны следовать основному правилу этики — принципу равного уважения, который выражает одну простую идею: в одинаковых ситуациях поступай одинаково. Мы должны признать за животными то же самое право, которое признаем за всеми людьми, если нет веских причин не делать этого.

Есть ли у нас такие причины? Короткий ответ: «нет».

Большинство людей согласны, что другие животные схожи с нами в способности чувствовать, но веской причиной для отказа в признании за ними одного-единственного права, которое мы признаем за всеми людьми, считают их меньший в сравнении с нашим интеллект. Мы можем писать симфонии и поэмы, можем строить небоскребы. Другие животные не могут. Следовательно, мы «высшая» форма жизни.

Оставим в стороне тот факт, что многие из нас не могут писать симфонии или поэмы и не имеют инженерных познаний, а также тот факт, что многие используют свои способности для написания источающих ненависть речей и создания оружия. Почему мы решили, что наши когнитивные способности имеют большую моральную ценность, чем особенности других животных? Почему мы решили, что в вопросе о том, кого можно использовать в качестве ресурса и с кем можно обращаться как с вещью, обладатель математических способностей имеет большую моральную ценность, чем кто-то способный летать или чувствовать недоступные для людей вещи?

Это легкий вопрос. Мы проводим оценку и высоко оцениваем себя. Мы можем общаться символами (языком) и заниматься математикой, но не можем летать, дышать под водой и еще много чего, на что способны другие животные. Поэтому мы заявляем, что наши способности в использовании языка и математики делают нас особенными.

Но идея о том, что якобы более высокие интеллектуальные способности подразумевают более высокую моральную ценность во всех вопросах, может быть очень проблематичной — особенно в вопросе о том, кого допустимо использовать исключительно в качестве вещи в чужих интересах.

Давайте рассмотрим пример с людьми: Мэри гениальная математиня, а Джон не только не разбирается в математике, но и страдает от серьезного ментального расстройства, будучи неспособным сложить 2+2. Имеет ли умственное превосходство Мэри отношение к вопросу о том, как мы обращаемся с Джоном?

Возможно. Это зависит от конкретного вопроса. Если вопрос заключается в том, кого из них нам следует взять на должность преподавательницы математики, тогда ответ ясен: недостаток умственных способностей Джона является релевантным критерием. Нам следует отдать эту должность Мэри.

На самом деле, учитывая тяжесть состояния Джона, мы, скорее всего, не позволим ему водить автомобиль, заключать сделки, выписывать чеки и владеть кредитной картой. И мы можем потребовать, чтобы суд назначил опекуна, который управлял бы делами Джона.

Так что меньшие способности Джона могут иметь значение, и мы можем ограничить его во многих правах, которые предоставляем здоровым людям. Разумеется, в некоторых вопросах меньшие способности Джона могут служить основанием, чтобы мы отдавали ему предпочтение. Например, в силу того, что Джон неспособен позаботиться о себе самостоятельно, мы можем предоставить ему общественную помощь, которую не предоставим Мэри.

Но что насчет других вопросов? Имеют ли ограниченные способности Джона отношение к вопросу о том, допустимо ли использовать его в качестве заменяемого ресурса, чьей жизнью можно «пожертвовать» в интересах других людей? Что, если вопрос заключается в том, допустимо ли поработить его?

Когда вопрос о получении водительских прав сменяется вопросом о рабстве или ином использовании исключительно в качестве ресурса, мы мгновенно меняем ответ. Когнитивные способности могут иметь отношение к вопросам о том, кто получит определенную должность или водительские права, кому позволено выписывать чеки, иметь кредитную карту или заключать сделки. Мы можем предоставить Мэри больше социальных ресурсов (в виде возможностей трудоустройства и заработной платы), но это не означает, что мы можем обращаться с Джоном как с вещью. Когнитивные способности не имеют отношения к вопросу о том, кого мы можем поработить или еще как-либо использовать исключительно в виде ресурса. Мы не должны использовать таким образом ни Джона, ни Мэри. Если люди имеют вообще хоть какую-то моральную ценность — ценность сверх их стоимости в качестве собственности, оцениваемой другими людьми — тогда мы должны признать за ними фундаментальное право не быть собственностью или ресурсами независимо от того, какими еще правами мы можем их наделить.

Аналогично, вероятные отличия когнитивных способностей людей и других животных могут иметь значение в некоторых вопросах. Но эти отличия не могут оправдывать использование чувствующих животных исключительно в качестве наших ресурсов, равно как отличия между здоровыми людьми и людьми с ментальными расстройствами не могут оправдывать использование вторых исключительно в качестве ресурсов первых. В некоторых обстоятельствах ментальное расстройство может оправдывать разное обращение, но не в вопросе этичности использования человека с ограниченными возможностями в качестве чужого ресурса.

На самом деле не имеет значения, каковы предположительные различия в когнитивных способностях между людьми и другими животными: рациональное мышление, использование абстрактных концепций, общение символами или способность вести себя этично по отношению друг к другу. Анализ остается неизменным. Неспособность животных осознать моральные обязательства или действовать в соответствии с ними не имеет отношения к вопросу о том, обладают ли они правом не быть использованными в качестве вещей. Нам легко увидеть это, когда речь идет о людях. Мы можем запретить заключать сделки людям, которые неспособны понять обязательства или действовать в соответствии с ними. Мы можем полагать, что они вряд ли сдержат какое-либо обещание. Но мы понимаем, что такие их особенности не имеют совершенно никакого отношения к вопросу об этичности использования этих людей в качестве безвольных доноров органов или рабов.

Разумеется, разум человека отличается от разумов других видов животных. Но возможное отсутствие у животных некоторых когнитивных способностей не имеет отношения к вопросу о том, можем ли мы обращаться с ними как с вещами, равно как и ограниченные способности некоторых людей не имеют отношения к вопросу о том, можем ли мы обратить их в рабство. Если животные имеют моральную ценность, тогда мы не можем использовать их в качестве вещей. Поступать иначе значит отрицать их моральный статус, который, как мы сами утверждаем, мы признаем. Заявлять, что мы не можем использовать чувствующих людей (независимо от других характеристик) исключительно в качестве ресурсов, но полагать, что мы можем использовать подобным образом других чувствующих животных, — это просто спесишизм, разновидность дискриминации, позволяющая нам обесценить интересы других животных на основании одного только биологического вида. Спесишизм подобен расизму (который позволяет обесценивать интересы людей на основе расы), сексизму (обесценивание интересов на основе пола), гетеросексизму (на основе сексуальной ориентации или предпочтений) и классизму (на основе принадлежности человека к определенному экономическому классу). На основании биологического вида мы не только предоставляем интересам животных меньшую защиту, но даже не признаем их интерес в продолжении жизни. И мы отстаиваем свое право использовать и убивать их в ситуациях, в которых мы никогда не подумали бы о допустимости использования и убийства людей.

Аболиционизм и равенство

Согласно Аболиционистскому Подходу, равно как признание моральной ценности людей требует отмены рабства, так и признание моральной ценности других животных требует отмены их институциональной эксплуатации. Мы должны прекратить обращаться с животными как с имуществом. Мы должны признать, что все чувствующие существа равны в праве не быть использованными исключительно в качестве ресурсов. Это не значит, что мы должны одинаково обращаться с людьми и другими животными, равно как мы не должны одинаково обращаться со всеми людьми. Мы можем платить хирургу больше, чем платим дворнику. Мы можем отказать в выдаче водительских прав человеку с серьезным ментальным расстройством. В некоторых случаях разные особенности могут оправдывать разное обращение. Люди не равны во всех вопросах. Но когда речь заходит о рабстве или использовании людей в качестве безвольных подопытных в биомедицинских экспериментах — все люди равны. Никто не должен быть порабощен и использован в качестве ресурса.

Аналогично, признание морального равенства между людьми и другими животными не означает, что мы должны наделить животных правом голоса или водительскими правами. Очевидно, что между людьми и другими животными существуют различия, которые в некоторых ситуациях оправдывают разное обращение. Но в праве не быть собственностью, чужим ресурсом, все чувствующие существа равны. Никто не должен быть использован как собственность. Никто не должен быть использован исключительно как чужой ресурс.

Если мы признаем за животными фундаментальное право не быть использованными в качестве ресурсов, тогда мы больше не сможем оправдывать их использование ради еды, одежды, развлечений, экспериментов и так далее. Мы должны будем отменить их институциональную эксплуатацию.

Из обсуждения второго принципа мы узнаем о так называемых зоозащитницах, которые утверждают, что принцип равного уважения не требует от нас признания за животными права не быть использованными в качестве ресурсов, поскольку в этом вопросе люди и другие животные находятся в разных условиях. Эти зоозащитницы заявляют, что животных не волнует их использование само по себе, им важно только как их используют. Они утверждают, что у животных нет самосознания и интереса в избежании смерти, что они заинтересованны только в достаточно приятной жизни и относительно безболезненном убийстве. Следовательно, согласно этим зоозащитницам, если мы будем обращаться с животными «хорошо», то их использование само по себе не будет предосудительным. Такая позиция известна как велферизм или забота о благополучии животных, и она имеет множество разновидностей. Аболиционистский Подход отвергает идею, согласно которой чувствующие животные не заинтересованы в собственной жизни, и заявляет, что использованию животных нет оправданий, даже если с ними обращаются «гуманно».

Разумеется, будет лучше причинить меньше боли и страданий, чем больше, но это не означает, что этичность института определяется вопросами обращения. Например, мы бы все согласились, что лучше избивать раба реже, чем чаще, но рабство при этом остается аморальным на фундаментальном уровне. «Гуманное» обращение с рабами не делает рабство хоть сколько-нибудь более этичным. Никто не будет поддерживать «гуманное» обращение с рабами как способ сделать рабство справедливым. Аналогично, «гуманное» обращение не делает справедливым рабство животных.

Право не быть собственностью и одомашнивание

Если у животных есть право не быть собственностью, значит мы имеем моральное обязательство не использовать их в качестве вещей, даже если это будет выгодно. Это означает, что мы должны раз и навсегда прекратить разводить их. В случае с людьми и в случае с другими животными право не быть собственностью приводит к разным результатам. Для людей отмена рабства означает, что порабощенные больше не являются рабами и становятся полноценными личностями с моральной ценностью. Для других животных отмена рабства означает, что мы должны заботиться о них, но прекратить разведение новых. То есть признание за животными права не быть собственностью означает, что мы больше не поддерживаем одомашнивание. Мы понимаем, что это может показаться довольно странным применением права, поскольку, если оно будет соблюдаться, тогда обладающие этим правом животные исчезнут. Если мы согласимся, что за животными должно быть признано такое моральное право, тогда мы должны будем заботиться о всех существующих на данный момент одомашненных животных. Но мы должны будем прекратить их разведение, а основой этого долга будет служить тот факт, что разведение нарушает их право. То же самое и в случае с людьми: мы имеем обязательство не порабощать людей, потому что это нарушает их право не быть собственностью.

Но что, если бы мы разводили одомашненных животных, но не использовали их исключительно в качестве ресурсов? Что, если бы мы не использовали и не убивали их в своих интересах? Очевидно, первыми в голову приходят такие животные, как кошки и собаки, которые живут с нами в качестве «питомцев». Будет ли этично продолжать разводить их?

Согласно Аболиционистскому Подходу, такое одомашнивание аморально. Не все люди обращаются со своими животными-компаньонами как с членами семьи. Но независимо от того, как мы обращаемся со своими собаками, кошками и другими животными, с точки зрения закона они являются собственностью. Ваше решение считать свою собаку членом семьи и обращаться с ней хорошо будет защищено законом, точно так же законом будет защищено ваше решение менять масло в своем автомобиле через каждую тысячу миль. Как собака, так и автомобиль являются вашей собственностью, и если вы пожелаете придать этой собственности более высокую ценность, закон вам это позволит. Но точно так же закон позволит вам придать своей собственности меньшую ценность, например, завести сторожевую собаку, которую вы будете держать на цепи у себя во дворе, предоставляя ей минимум пищи и воды и никакой заботы и общения.

В реальности в Соединенных Штатах большинство собак и кошек умирают вовсе не в преклонном возрасте в кругу семьи. Большинство живут дома относительно недолго, после чего их отправляют к другому хозяину, в приют, на помойку или к ветеринару, который их убивает.

Некоторые зоозащитницы предлагают называть владельцев животных «опекунами», но это ничего не меняет. Такое название бессмысленно. Не важно, как вы называете себя и свою собаку, если вы при этом имеете юридическое право отдать ее в приют, попросить ветеринара убить ее или «гуманно» сделать это своими руками. Ваша собака является вашей собственностью. С точки зрения закона, те из нас, кто живут с животными-компаньонами, являются собственницами этих животных и имеют юридическое право обращаться с ними так, как сочтут нужным, пускай и с некоторыми ограничениями. Законы об ответственном обращении с животными вообще не применяются к подавляющему большинству случаев жестокого обращения с ними.

Но по крайней мере теоретически мы могли бы иметь другие, более приемлемые отношения с животными. Что, если бы мы отменили их имущественный статус и потребовали бы такого обращения с кошками и собаками, какое требуем с детьми? Что, если бы люди, которые живут с собаками, не могли бы больше обращаться с ними как с собственностью и обязаны были бы обращаться с ними как с членами семьи? Что, если бы люди не могли убивать животных-компаньонов за исключением тех случаев, в которых по крайней мере некоторые из нас сочли бы приемлемой помощь в суициде человеку (например, в случае неизлечимой болезни и невыносимой боли)? Такая позиция, согласно которой мы можем разводить одомашненных животных, но не можем обращаться с ними как с собственностью, называется позицией «гражданства». Будет ли приемлемо продолжать разводить животных в таких условиях?

Ответ: «нет».

Оставим в стороне тот факт, что на практике просто невозможно разработать стандарты обращения с животными как с «членами семьи» и разрешить все связанные с этим трудности. Такая позиция упускает из виду ряд серьезных этических проблем, которые одомашнивание подразумевает само по себе независимо от того, как обращаются с животными.

От нас зависит, когда одомашненные животные едят и едят ли вообще, есть ли у них вода, где и когда они могут сходить в туалет, где и когда они спят, имеют ли какую-либо физическую активность и так далее. В отличие от детей, которые, за исключением особых случаев, со временем станут независимыми и полноправными членами нашего общества, одомашненные животные никогда не станут ни частью животного мира, ни полноправной частью человеческого. Они навечно обречены быть уязвимыми и во всем зависимыми от нас. Мы произвели их для служения. Мы создали их с особенностями, которые приятны нам, но вредны для них. В некотором смысле мы можем сделать их жизнь счастливой, но наши отношения никогда не смогут быть «естественными» или «здоровыми». Им нет места в нашем мире независимо от того, как хорошо мы с ними обращаемся.

В большей или меньшей степени это касается всех одомашненных животных. Они навечно зависимы от нас. Мы бессрочно контролируем их жизни. Они действительно «животные-рабы». Мы можем быть великодушными хозяевами, но не более. И это просто не может быть правильно.

Мы живем с шестью спасенными собаками. Все шесть были бы уже мертвы, если бы мы не приютили их. Мы очень сильно их любим и изо всех сил стараемся заботиться о них наилучшим образом. (И прежде, чем кто-либо спросит, все восемь из нас веганки и веганы!) Вы вряд ли найдете на этой планете людей, которые наслаждались бы жизнью с собаками больше нашего.

Но даже если бы мы могли гарантировать, что все собаки будут жить в любви, как живут наши, а во вселенной осталось всего две и от нас зависит, смогут ли они размножаться, чтобы люди продолжали жить с собаками, мы без колебаний положили бы конец всему институту владения «питомцами». Мы относимся к живущим у нас собакам как к своего рода беженцам. И хотя мы наслаждаемся заботой о них, нам очевидно, что люди не должны разводить этих созданий в мире, которому они просто не принадлежат.

Некоторые думают, что «права животных» подразумевают наличие у животных некоторого рода репродуктивных прав, которые означают недопустимость их стерилизации. Если бы такое наблюдение было верным, тогда мы были бы морально обязаны позволить всем видам одомашненных животных размножаться до бесконечности. Мы не можем ограничить это «право на репродукцию» одними только кошками и собаками. Кроме того, бессмысленно будет говорить о том, что, допустив одомашнивание животных, мы поступили аморально, но теперь должны позволить им размножаться. Одомашнив их, мы изначально совершили ошибку, зачем теперь поддерживать ее?

Другие утверждают, что без одомашненных животных мы потеряем «разнообразие». Даже если бы одомашнивание действительно было необходимо для природного разнообразия, это не сделало бы его этичным. Однако нам нет нужды беспокоиться об этом. В существовании одомашненных животных нет ничего «естественного». Мы создали их посредством селекции и лишения свободы, они не могут выжить без нашей помощи. Мы должны защищать их неодомашненных сородичей, которые живут в дикой природе, но в первую очередь мы должны делать это ради них самих и только во вторую ради природного разнообразия. Это разнообразие не требует защиты существующих на данный момент одомашненных животных.

Что касается неодомашненных, признание их права не быть собственностью означает, что мы не охотимся на них и прилагаем все усилия, чтобы свести любой причиняемый им вред к минимуму. Другими словами, мы не поддерживаем попытки манипуляции окружающей средой для предположительных выгод человечества. У людей весьма плохой послужной список в этом вопросе.

Некоторые заявляют, что Аболиционистский Подход является теорией исключительно одного негативного права, то есть он признает только право не быть собственностью и не признает никаких позитивных прав. Это верное наблюдение, но мы должны помнить, что признание одного этого права положит конец всему одомашниванию. Мы должны будем заботиться о тех одомашненных животных, которые уже появились на свет, но мы не будем разводить новых. Во время этого переходного этапа наше изменившееся мышление о животных устранит необходимость в ограничениях обращения с ними, которые требуются при рассмотрении животных в качестве ресурсов. Если мы все признаем за ними статус личностей, то должны будем подумать о том, какие дополнительные права помогут решить проблемы, связанные с нашим взаимодействием с неодомашненными животными, живущими среди нас и в дикой природе. Но если мы будем достаточно неравнодушны, чтобы прекратить их есть, носить и еще как-либо использовать, то несомненно сможем разобраться, какими должны быть эти дополнительные права. Сегодня наиболее важно признать за животными негативное право не быть собственностью, которое требует положить конец институтам, позволяющим людям контролировать других животных и превращать их в товары.

Заключение

Большинство людей согласны, что животные имеют моральную ценность, что они не просто вещи, существующие исключительно в качестве наших ресурсов. Но несмотря на широкую распространенность такого убеждения, мы все равно используем их как ресурсы. Так происходит потому, что, вопреки нашим словам, в социальной, юридической и экономической реальности животные остаются собственностью. Если животные являются собственностью, тогда они могут быть только вещами и ничем более. Быть собственностью значит быть вещью, на которую не распространяется мораль.

Мы поняли это в контексте людей. Мы поняли, что если люди являются собственностью, рабами, тогда они оказываются лишены всякой моральной ценности, они не могут быть личностями с точки зрения этики. Они могут быть только вещами. Сегодня мы признаем, что каждый человек имеет моральное право не быть собственностью независимо от уровня его интеллекта, таланта, красоты и тому подобного. Все люди имеют право быть личностями, а не вещами.

Но мы все еще не распространили это право на других животных. Принцип равного уважения говорит о том, что мы должны одинаково обращаться с одинаковыми интересами. Как и люди, другие животные заинтересованы в том, чтобы не быть использованными исключительно в качестве ресурсов. Мы признаем такое право за людьми, но не признаем за другими животными. Это спесишизм, который аболиционистки отвергают.

Признание этого единственного права означает, что эксплуатации животных нет оправданий. Она основана на рассмотрении животных в качестве вещей, и мы обязаны отменить ее. Аболиционистский Подход отвергает идею, согласно которой эксплуатация животных может быть приемлемой, если с ними будут обращаться «гуманно». Мы обсудим этот вопрос в следующей главе.

Манифест Аболиционистского Подхода к Правам Животных