Зоозащита XXI века: отмена имущественного статуса животных

Вступление

Животные — наша собственность. Вещи, которыми мы владеем. Экономические товары. Однако они не совсем обычная разновидность собственности. В отличие от автомобилей, стереосистем и другого имущества, животные способны чувствовать. Как и мы, они являются существами, которые имеют сознание и чувственное восприятие. У них есть интересы. Это значит, что у них есть желания и предпочтения, а в особенности интерес в избежании боли и страданий и интерес в продолжении жизни.

В целом защищать интересы животных ресурсозатратно. Принцип, ограничивающий наши затраты на это дело, обычно формируется из отношения стоимости этой защиты к экономической ценности животных, поскольку они являются экономическими товарами. Законы о благополучии животных, которые якобы требуют, чтобы мы обращались с ними «гуманно» и не причиняли им «неоправданных» страданий или страданий «без необходимости», на самом деле защищают их интересы только в той степени, в которой это будет экономически выгодно нам самим.

Разумеется, мы могли бы обращаться с другими животными лучше, но обычно мы делаем это только в том случае, если будем убеждены, что таким образом мы сможем извлечь больше экономической выгоды. Чтобы пойти дальше и защищать интересы других животных даже в тех случаях, когда это будет невыгодно, нам придется признать за ними некоторую внутреннюю или неотъемлемую ценность, в то время как они, будучи собственностью, имеют исключительно внешнюю или условную ценность. Статус животных в качестве собственности игнорирует невозможность морального оправдания их использования, как бы хорошо мы с ними при этом ни обращались, и создает концептуальные и практические затруднения, которые препятствуют признанию их неотъемлемой ценности.

В этом эссе мы обсуждаем практические и теоретические проблемы, связанные со статусом животных в качестве собственности. Мы утверждаем, что широко распространенные «зоозащитные» законы, которые не оспаривают их имущественный статус, а вместо этого пытаются интегрировать животных в традиционные концепции собственности, только поддерживают их статус в качестве товаров. Мы считаем, что защитницы и защитники животных должны призывать не к регуляции их эксплуатации, а к ее полной отмене. Мы также обсудим ту роль, которую могут сыграть юристки и юристы в аболиционистском подходе, и расскажем о разных проектах, которыми мы занимались в Юридическом Центре Прав Животных при университете Ратгерс.

Животные как собственность: эффективная эксплуатация

С одной стороны, люди обращаются с животными очень плохо. Ежегодно мы причиняем мучительную боль и продолжительные физические и психические страдания миллиардам животных, которых мы затем убиваем самым ужасным образом. С другой стороны, мы все согласны, что причинение животным страданий «без необходимости» аморально. Существует множество законов, которые требуют, чтобы мы обращались с ними «гуманно» и недвусмысленно запрещают причинение «неоправданных» страданий или страданий «без необходимости». Но с точки зрения этики и юриспруденции наше беспокойство о животных ограничено вопросами обращения с ними. На самом деле мы никогда не поднимаем вопроса о том, может ли само их использование быть оправдано. Животные являются вещами, которыми мы владеем. И закон, и общепринятая мораль предполагают, что их использование правомерно, а проблемой может быть исключительно обращение с ними. Но независимо от того, считается ли наше обращение с животными «гуманным», с этической точки зрения подавляющая часть их использования не может быть названа «необходимой» вообще ни в каком смысле этого слова. На самом деле почти все страдания и убийства животных, в которых мы участвуем, могут быть оправданы лишь нашим удовольствием, развлечением, удобством или привычкой.

Например, в Соединенных Штатах только ради еды мы ежегодно убиваем более 10 миллиардов наземных животных. Употребление продуктов животного происхождения не является необходимостью для здорового образа жизни, напротив, все больше специалистов в сфере здравоохранения приходят к выводу о том, что эти продукты вредны. Животноводство является настоящей катастрофой для окружающей среды, поскольку подразумевает крайне неэффективное использование природных ресурсов и приводит к загрязнению воды, эрозии почвы и образованию парниковых газов. Единственное доступное нам оправдание для убийства миллиардов животных и причинения им боли и страданий заключается в том, что нам нравится есть продукты животного происхождения, это удобно и мы так привыкли. Использование животных для развлечения и спортивной охоты тоже не может быть признано необходимостью. Единственным использованием животных, которое не может быть признанно откровенно тривиальным, является их использование в биомедицинских исследованиях, которые предположительно ведут к созданию лекарств от серьезных болезней (многие из которых связаны с употреблением животных продуктов). Но даже в этом контексте, подразумевающим мизерную долю животных относительно других сфер, поднимаются серьезные вопросы о необходимости их использования.

Мы обращаем внимание только на обращение с животными, в то время как в самом их использовании по большей части нет вообще никакой необходимости. Но в чем же смысл закона, который запрещает страдания «без необходимости» и применяется к обращению с собственностью — с вещами, обладающими исключительно внешней или условной ценностью — учитывая, что никакие страдания не являются необходимыми, поскольку само использование тривиально и может быть оправдано исключительно нашим развлечением, удовольствием или удобством? В общем и целом, закон признает необходимым любое страдание, которое требуется для использования животных. Защищены будут лишь те их интересы, которые должны быть защищены для обеспечения их использования в определенных целях. Мы игнорируем любые другие интересы животных, поскольку защита этих интересов приведет к затратам, которые не смогут быть экономически обоснованы.

В силу того, что «необходимость» страданий животных связана с обеспечением их использования, неудивительно, что стандарты «гуманного» обращения в основном определяются общепринятыми практиками в отдельных сферах эксплуатации. Если мы хотим знать, что необходимо для использования животных в конкретных целях, тогда нашими лучшими консультантами выступят те люди, которые их используют, поскольку мы исходим из логического предположения, что с их стороны будет нерационально причинять своей собственности необоснованный вред (и, как следствие, экономический ущерб). В результате законы против жестокого обращения с животными зачастую откровенно не распространяются на «нормальные» или «обычные» практики того или иного института эксплуатации, вроде животноводства. Но даже если в законах не прописаны такие исключения, суды все равно трактуют их таким образом. Кроме того, законы о жестоком обращении с животными являются уголовными. И даже если в отдельных случаях суды выходят за рамки требуемых индустрией стандартов, всегда можно утверждать, что закон не дает справедливого определения того поведения, которое запрещает. Промышленные стандарты не дают понятию «гуманного» обращения быть непозволительно широким.

Обратим внимание на два дела, которые иллюстрируют некоторые последствия обращения с животными как с собственностью. В деле Штат Миссури против Богардаса апеллянт убил голубей выстрелом из ружья, чтобы продемонстрировать свои стрелковые навыки, и был осужден за нарушение закона, запрещающего «бессмысленное убийство живого существа», что суд истолковал как «причинение животным страданий без необходимости». Голуби были съедены, но их использование в качестве еды, по всей видимости, не было главной причиной их убийства.

Во время суда апеллянт утверждал, что закон не распространяется на голубей. Суд ответил, что более важным вопросом является не сфера применения закона, а значение «бессмысленных увечий и убийств». Суд обратил внимание на некоторые сферы использования животных: убийство и употребление их в пищу и рыбная ловля в качестве отдыха, без употребления их в пищу. В таком использовании животных нет необходимости, но они несомненно разрешены законом, поскольку «слова „бессмысленных“ и „без необходимости“ должны иметь разумное значение, а не абсолютное и буквальное». Суд назвал стрельбу по голубям «тренировкой навыков и развлечением себя и других людей» и сравнил с ловлей рыб, которых после съедят. Птицы были убиты в момент выстрела и их смерть, согласно суду, была «более гуманной», чем та, которая ожидает птиц, которых разводят на убой ради еды, когда им свернут шеи.

В своем решении суд определил отличия между мгновенным убийством, которое, согласно суду, не причиняет страданий (и на которое предположительно не распространяется данный закон), и длительной смертью, которая, хоть и является нежеланной, «зачастую не принимается во внимание в обычаях и законах гуманных и высокоцивилизованных людей». Суд отметил, что вивисекция, «практика с возвышенными научными целями», в Англии ограничена законом, в то время как «жестокое развлечение», которым является охота на лис, разрешено. Закон должен поощрять «мужественные занятия», которые «не обязательно сопровождаются длительной болью низших животных». Но «эффективность службы, которую гражданин должен нести по требованию Государства, может во многом зависеть от качеств, которые он приобретает в мужских видах спорта», которые, в свою очередь, могут неизбежно подразумевать страдания «неразумных животных». Суд отменил приговор на основании недостатка доказательств для обвинения.

Дело Богардаса иллюстрирует несколько интересных аспектов нашего мышления о других животных, которые хоть и были выражены в 1877 г., остаются актуальными по сей день. Во-первых, суд строго провел черту между обращением и использованием. Вопрос необходимости не применяется к использованию. Многие разновидности использования животных не могут быть названы «необходимыми», но они не запрещены законом, который призван предотвратить «бессмысленное» убийство животных. Решение суда в этом вопросе в самом деле невероятно интересно. Суд отметил, что закон Англии регулирует вивисекцию, которая якобы не может быть сочтена тривиальным занятием, но охота на лис не запрещается. Суд постановил, что, согласно закону, мы можем ограничить использование животных, которое считается необходимым, но в целом интерпретация необходимости в вопросах о животных не может быть сосредоточена на самом по себе их использовании. Во-вторых, применимо к обращению с животными, закон откровенно не запрещает мгновенное убийство, поскольку, согласно суду, такое убийство не сопровождается болью. Далее по тексту мы обсудим мнение, согласно которому животные не заинтересованы в продолжении своего существования. В-третьих, даже в тех случаях, в которых смерть не мгновенна, боль и страдания животных все равно считаются необходимыми, если их использование служит некой человеческой цели, включая «здоровый отдых», способствующий развитию «силы, ловкости и смелости». В-четвертых, суд назвал отличных от людей животных «низшими» и «неразумными». Такое видение других животных сохраняется и сегодня в утверждениях о том, что люди когнитивно отличаются от других животных, и что эти отличия имеют моральную значимость.

В деле Льюис против Фермора ответчиком был ветеринар, который стерилизовал пять свиней. Пять приглашенных ветеринаров свидетельствовали о том, что операция сопровождается ужасной болью и страданиями и подразумевает «вырезание матки и яичников и их удаление через предварительно сделанный надрез в боку». Сторона обвинения утверждала, что процедура была выполнена исключительно с целью извлечения экономической выгоды владельцами животных, которая обусловлена увеличением веса и роста свиней. Согласно обвинению, на самом деле этого увеличения не происходит, поскольку свиньи теряют в весе только в период «течки», а после возвращаются в свое нормальное состояние. Обвинение также утверждало, что процедура является жестокой даже в том случае, если приносит владельцам экономическую выгоду.

Фермор был обвинен в нарушении закона, который, согласно судье Дэй, «предполагает, что наказанию подлежит любой человек, который пытает животных или обращается с ними жестоко или грубо». Судья Дэй заявил, что «нет никаких сомнений в том, что он причинил боль и, возможно, пытки, но вопрос заключается в том, виновен ли он в жестокости согласно закону». Действие считается «жестоким» только в том случае, если подразумевает «причинение мучительной боли без правомерной цели, существующей на самом деле или в существование которой честно верят». Фермор работал в Суссексе, где такая операция обычно выполняется для увеличения веса и роста свиней. Судья Дэй отметил, что вера в такой эффект стерилизации возможно является ошибкой, но в силу того, что эта процедура была распространена в Суссексе, следует предполагать, что Фермор выполнил ее ради выгоды владельца животных. Следовательно, несмотря на то, что эта операция была жестокой и подразумевала пытки, она не нарушила закон, поскольку выполнялась с «правомерной целью». Судья Дэй постановил, что нижестоящий суд вынес справедливое решение, признав Фермора невиновным.

Судья Уиллис пришел к тому же выводу, постановив, что «существуют крайне жестокие действия, причиняющие чудовищную боль», но которые тем не менее «законны, поскольку совершаются с законной целью». Не было никаких доказательств, указывающих на отсутствие у Фермора веры в то, что эта операция будет выгодна для владельцев животных. И хотя приглашенные со стороны обвинения ветеринары единогласно свидетельствовали, что от этой операции нет никакой пользы, Судья Уиллис указал на существование широко распространенной веры в увеличение веса и роста свиней после этой процедуры и на отсутствие доказательств отсутствия у Фермора искренней веры в пользу этой операции для владельцев свиней. Таким образом, нижестоящий суд справедливо признал Фермора невиновным.

Дело Фермора иллюстрирует, что мы весьма откровенно соглашаемся с тем, что наше обращение с другими животными будет признано пытками, если на их месте окажутся люди. Но вопрос не в том, является ли поведение «жестоким» в бытовом смысле, а в том, имеет ли оно «правомерную» или «законную» цель. В данном случае свидетели обвинения указывали на бесполезность процедуры и на тот факт, что она не применяется во всех частях страны. Оба судьи согласились, что если практика является распространенной, если она может считаться «обычной» частью животноводства, тогда она служит «правомерной цели» и предоставляет Фермору презумпцию, согласно которой он не действовал с намерениями, необходимыми для нарушения закона.

Забота о благополучии животных: современные тенденции

Как и мы, некоторые зоозащитницы и зоозащитники утверждают, что статус животных в качестве собственности не только аморален сам по себе, но и на практике приводит к тому, что стандарты благополучия животных на самом деле крайне редко будут превышать стандарты их экономически эффективной эксплуатации, если такое вообще будет происходить. Но большинство зоозащитниц и зоозащитников и буквально все крупные зоозащитные организации считают, что мы должны сосредоточить свои усилия на улучшении стандартов благополучия животных, не обращая внимания на их статус в качестве собственности. Эти люди делятся на две больших группы. Первые не имеют ничего против использования животных как такового, но утверждают, что мы должны улучшить обращение с ними посредством законов и стандартов их эксплуатации. Вторые заявляют, что признают использование животных аморальным, но считают улучшение обращения с ними средством для сокращения их использования или даже его отмены в долгосрочной перспективе. К первым относятся такие организации, как the Humane Society of the United States (HSUS) и the Royal Society for the Prevention of Cruelty to Animals (RSPCA). Ко вторым можно отнести People for the Ethical Treatment of Animals (PETA). Несмотря на то, что эти организации якобы следуют разным идеологиям, они все верят в возможность защиты интересов животных сверх необходимых стандартов, обеспечивающих их эксплуатацию в условиях их имущественного статуса. И они считают якобы улучшенные стандарты эксплуатации животных достойной целью. В результате такие группы, как HSUS и PETA, на практике проводят одни и те же кампании.

Разумеется, мы могли бы наделить интересы животных такой защитой, которая превзошла бы обусловленный их эксплуатацией минимум, но вряд ли это произойдет. Защита сверх стандартов эффективной эксплуатации будет повышать стоимость производства животных продуктов и столкнется с мощным сопротивлением как со стороны производителей, так со стороны потребителей. Производители рады занять рыночные ниши продуктов «свободного выгула» и им подобных, а некоторые богатые потребители рады платить за эти продукты большие деньги, но широкое и хоть сколько-нибудь значимое изменение стандартов, которое значительно повысит цены, не будет принято в условиях преобладающей идеологии, допускающей использование животных в интересах людей.

Рассмотрение современных зоозащитных кампаний указывает на то, что забота о благополучии животных по прежнему уходит корнями в их имущественный статус. По большей части эти кампании — проводит ли их HSUS или PETA — являются попытками зоозащитников убедить эксплуататоров животных, что им следует обращаться с животными лучше, поскольку это экономически выгодно, ведь нынешние стандарты не так эффективны, как могли бы быть. Даже беглый обзор попыток улучшения эксплуатации животных за последнее десятилетие делает очевидным отсутствие хоть сколько-нибудь значимого движения в сторону от имущественной парадигмы к признанию за животными какой-либо ценности, помимо внешней или условной ценности в качестве товаров. Зоозащитники все чаще соглашаются с ролью консультантов институциональных эксплуататоров, помогая извлекать больше выгоды из принадлежащих им животных.

Например, Питер Сингер, автор «Освобождения животных», в качестве примера «успешной кампании в Америке» приводит кампанию зоозащитных организаций, включая PETA, которая привела к тому, что МакДональдс согласились «установить и соблюдать более высокие стандарты для скотобоен, снабжающих МакДональдс мясом», и увеличить площадь содержания куриц в батарейных клетках. Сингер заявляет, что такое решение МакДональдс, за которым последовали Wendy’s и Бургер Кинг, является «лучом надежды» и «первым обнадеживающим знаком для сельскохозяйственных животных в Америке с момента зарождения современного зоозащитного движения». PETA заявляет, что в вопросе обращения с животными, используемыми для производства пищи, «произошло настоящее изменение сознания» и чествует МакДональдс как «лидеров в реформировании убийства животных и обращения с ними для производства говядины и курятины».

Это предположительное «изменение сознания» в целом не отличается от обеспокоенности эффективностью эксплуатации животных, которой в 1958 г. объяснялось принятие федерального закона «О гуманном убое», который был принят в качестве средства обеспечения безопасности рабочих и сокращения повреждений туш животных. Перемены, которым так радуются Сингер и PETA, никаким образом не способствуют избавлению животных от имущественного статуса и не отражают признания за ними интересов, которые должны быть защищены даже в том случае, если эта защита не приносит экономической выгоды.

Стандарты для скотобоен, которые поддерживают Сингер и PETA, были разработаны Тэмпл Грандин, дизайнеркой «гуманных» систем забоя и обращения. Разработанные Грандин рекомендации касаются техники проведения животных через процесс оглушения и забоя и откровенно опираются на экономические интересы. Согласно Грандин:

Как только скот — коровы, свиньи и овцы — поступает на мясокомбинат, надлежащее обращение имеет значение не только для благополучия животных, но и к тому же может превратить убытки в прибыль. Исследования прекрасно демонстрируют, что при помощи заботливого и спокойного обращения с животными можно получить мясо значительно более высокого качества. <…> Надлежащее обращение с животными является не только важной этической целью, но и позволяет мясной индустрии работать безопасно, эффективно и выгодно.

Говоря об оглушении животных перед забоем, Грандин утверждает, что

Грамотное оглушение позволяет получить мясо лучшего качества. Неправильное оглушение электричеством ведет к появлению красных пятен на мясе и переломам костей. Хорошее оглушение также требуется мясокомбинату для соответствия закону «О гуманном убое» и для благополучия животных. Если оглушение производится правильно, тогда животное не чувствует боли и мгновенно теряет сознание. Правильно оглушенное животное станет неподвижной тушей, которая будет безопасна для рабочих.

Она утверждает, что «ласковое обращение в правильно спроектированных условиях снизит уровень стресса, улучшит эффективность и обеспечит высокое качество мяса. Грубое обращение и плохо спроектированное оборудование вредят как благополучию животных, так и качеству мяса».

Обсуждая улучшения забоя и батарейных клеток, о которых говорит Сингер, МакДональдс заявили следующее:

Благополучие животных является важной частью нашей гарантии качества. Чтобы получить еду высокого качества на прилавках, требуется высокое качество продукции с ферм. Животные, с которыми хорошо обращаются, менее подвержены болезням, травмам и стрессу, которые оказывают на них такое же негативное влияние, как и на людей. Надлежащее обращение с животными также выгодно производителям. Соответствие нашим рекомендациям о благополучии животных помогает обеспечить эффективное производство и сократить отходы и убытки. Это позволяет нашим поставщикам быть крайне конкурентоспособными.

Wendy’s тоже подчеркивают эффективность своей программы заботы о благополучии животных: «Исследования доказывают, что гуманное обращение с животными не только предотвращает бессмысленные страдания, но и приводит к созданию более безопасных условий труда в сельском хозяйстве и животноводстве». В репортаже о добровольных реформах в животноводческой индустрии the Los Angeles Times заявляют, что «за принятием этих реформ отчасти кроется личный интерес. Если животное ударится, его плоть станет мягкой и ее придется выбросить. Даже стресс, особенно прямо перед убийством, может повлиять на качество мяса».

Этот пример наглядно иллюстрирует, как производители продуктов животного происхождения — работая вместе с известными зоозащитниками — начинают эксплуатировать животных с большей экономической эффективностью, соглашаясь на реформы, которые могут улучшить благополучие животных, но в первую очередь призваны улучшить качество мяса и безопасность рабочих. Эти реформы не имеют совершенно никакого отношения к признанию за животными неотъемлемой ценности или интересов, которые должны уважаться даже в тех случаях, когда людям это невыгодно экономически. Любые предполагаемые улучшения благополучия животных ограничены и оправданы исключительно экономической выгодой производителей и потребителей. Более того, крупные корпорации, эксплуатирующие животных, теперь могут указывать на тот факт, что зоозащитники вроде Сингера и PETA поддерживают их за якобы «гуманное» обращение с животными. PETA вручила Грандин награду «Визионер года 2005» за «консультации животноводческой индустрии и Американского Института Мяса в вопросах дизайна скотобоен!»

Кроме того, есть серьезные сомнения в том, действительно ли эти реформы приводят хоть к сколько-нибудь значительным улучшениям в обращении с животными. Скотобойня, следующая рекомендациям Грандин в оглушении, загоне и других аспектах процесса убийства, все равно остается невыразимо ужасающим местом. Курицы в батарейных клетках, которыми теперь снабжают некоторые из крупных сетей быстрого питания, могут жить в пространстве, эквивалентном квадрату примерно в 8.5 дюймов, против промышленного стандарта около 7.8 дюймов, но их жизнь все равно остается глубоко несчастной и будет полным абсурдом заявлять что-либо обратное.

Есть и другие примеры заботы о благополучии животных как повышения эффективности эксплуатации. HSUS, совместно с Farm Sanctuary и другими организациями, пытается запретить традиционные клетки для свиноматок и заменить их на более широкие индивидуальные клетки или групповые системы содержания с использованием электронной кормушки для свиноматок («ЭКС»), чтобы снизить уровень агрессии во время кормления. HSUS приводит исследования, которые указывают на то, что «производительность свиноматок при групповом содержании выше, чем в индивидуальных клетках, что является следствием сокращения количества травм и заболеваний, более ранним наступлением первой течки, более быстрым возвращением к течке после родов, более редкими случаями мертворождения и сокращенными периодами опороса. Групповые системы с использованием ЭКС особенно экономически эффективны». Они добавляют, что «переход от традиционных клеток для свиноматок к групповому содержанию c ЭКС несколько снижает стоимость производства и увеличивает производительность». HSUS цитируют исследование, доказывающее, что «итоговая стоимость проданного поросенка, произведенного в групповых системах с ЭКС, на 0.6 процента ниже, а прибыль фермера на 8 процентов выше в силу лучшей производительности». Другое исследование доказывает, что «в сравнении с традиционными клетками для свиноматок, групповое содержание с ЭКС сокращает рабочее время на 3 процента и несколько увеличивает годовую прибыль со свиноматки». HSUS утверждают, что «сэкономленные на свиноматочной ферме средства могут быть направлены на откорм, где стоимость на единицу веса сокращается на 0.3 процента». Это приведет к падению розничной цены свинины и небольшому росту спроса. В заключении HSUS пишут, что «вероятно, что производители, перешедшие на групповое содержание с ЭКС, смогут увеличить спрос на свою продукцию или выиграть рыночную премию». HSUS заявляют, что, несмотря на более высокую эффективность альтернатив, производители свинины в Соединенных Штатах очень медленно переходят на экономически более совершенные системы, что обусловлено «инерцией и незнанием об ЭКС».

Как и в предыдущем примере, такое предложение по улучшению благополучия животных не меняет имущественный статус свиней и не оказывает на него никакого негативного влияния. На самом деле HSUS и другие зоозащитники, вроде Тэмпл Грандин, заявляют, что эксплуататоры животных смогут извлечь из животных в своей собственности больше денег, если согласятся на несущественные изменения их эксплуатации. Это не имеет никакого отношения к признанию за животными ценности, которая выходила бы за рамки их внешней или условной ценности в качестве собственности.

Точно так же HSUS, PETA, United Poultry Concerns и другие организации призывают включить домашних птиц под действие закона «О гуманном убое» и убивать их при помощи «убийства контролированием атмосферы» («УКА»), то есть вместо сковывания и оглушения электричеством их предлагают убивать инертным газом или газовой смесью. Сковывание и оглушение, которые причиняют птицам огромную боль и страдания, «ухудшают качество мяса и производительность. Грубое обращение во время сковывания и конвульсии во время оглушения электричеством приводят к переломам костей, кровоподтекам и кровоизлияниям». Кроме того, «во время оглушения электричеством курицы могут испражняться и вдыхать воду, загрязняя туши» и «эти факторы приводят к ухудшению туш и браку, что приводит к снижению доходов производителей». Экономические последствия весьма значительны. «В 2004 г. 5 миллионов домашних птиц в США были забракованы после вскрытия только из-за кровоподтеков и загрязнения».

И хотя УКА требует значительных капиталовложений, «в результате оно позволяет сэкономить на затратах и увеличивает прибыль посредством сокращения порчи туш, загрязнения и стоимости заморозки; увеличивает количество производимого мяса, его качество и срок годности; а также способствует улучшению условий труда». УКА «сокращает случаи перелома костей, кровоподтеков и кровоизлияний», а «сокращение дефектов туш увеличивает количество производимого мяса и его качество». УКА так эффективно, что «даже если исходить из консервативного предположения, что УКА увеличивает объем производства всего на 1 процент, комбинат, производящий 1 миллион бройлеров в неделю со средним весом неразделанной туши в 4.5 фунта и оптовой ценой 80 центов за фунт, увеличит годовой доход на 1.87 миллионов долларов, если внедрит УКА». Британские производители, внедрившие УКА, «смогли вернуть свои капиталовложения за один год».

Зоозащитники утверждают, что содержание куриц-несушек в альтернативных системах хоть и «увеличивает итоговые затраты в силу более высокой стоимости корма и труда, больших капиталовложений, менее предсказуемого объема выпускаемой продукции, а также потенциальных потерь, связанных с грязными и разбитыми яйцами, паразитами и хищниками, эти затраты могут быть частично покрыты увеличением производительности на курицу». Кроме того, так как «не существует близких заменителей яиц, <…> потребители продолжат покупать буквально то же самое их количество, даже если цена вырастет. <…> Вместе производители могут переложить выросшую стоимость производства на плечи потребителей и не терять свою прибыль». В среднем годовой расход на одного потребителя вырастет на 65 центов. Опять же, в центре внимания находится экономика. Альтернативная система содержания для кур-несушек может увеличить затраты, но не уменьшит прибыли, а потребителям не придется платить за яйца сильно больше. Учитывая все возрастающие заявления о том, что не-батарейные яйца более полезны для здоровья, нельзя даже с уверенностью сказать, что готовность платить больше обязательно отражает уважение неотъемлемой ценности других животных, а не просто желание покупать якобы более здоровую еду. На самом деле большинство якобы более «гуманных» животных продуктов позиционируется на рынке как «более полезные», поскольку животных кормят органическим зерном, не дают им антибиотики и т. д. Таким образом существование ниши на рынке для таких продуктов может быть обосновано не более чем верой некоторых потребителей в пользу «натуральных» продуктов животного происхождения.

Это лишь некоторые примеры кампаний за благополучие животных, но почти все они основаны на экономической эффективности предлагаемых реформ. Невозможно серьезно спорить с тем, что законы о благополучии животных рассматривают их как экономические товары, обладающие исключительно внешней или условной ценностью, и в результате защищают только те их интересы, которые надо защитить для обеспечения их эксплуатации. Однако важно не упускать из виду, что даже если в исключительной ситуации отдельная реформа выходит за рамки требований эффективной эксплуатации, в целом животные никогда не получат хоть сколько-нибудь значимой защиты, оставаясь при этом собственностью. Некоторые велферисты, то есть поборники благополучия животных, заявляют, что, несмотря на статус животных в качестве собственности, европейские станы обеспечивают гораздо более высокий уровень их защиты. Например, политический теоретик и велферист Роберт Гарнер утверждает, что в Британии законы о благополучии животных строже, чем в Соединенных Штатах, и «ключевой момент заключается в том, что имущественный статус животных не может быть определяющей переменной, поскольку животные являются собственностью в обеих странах».

Даже если утверждение Гарнера верно, практические результаты не так хороши, как он предполагает, поскольку животные в Британии все еще ужасно страдают и отличия от США в лучшем случае минимальны. На самом деле Гарнер хоть и заявляет о «постепенной эрозии промышленного животноводства», он признает, что «основы остаются». Обсуждая регуляцию забоя, он заявляет, что, хотя «в теории <…> страдания сельскохозяйственных животных в последние моменты жизни должны быть минимальны», существуют проблемы, «поскольку предпочтение отдается снижению затрат, а не благополучию животных». Он признает, что создание единого рынка в рамках Евросоюза «нанесло урон благополучию животных в Британии, потому что животные или продукты животного происхождения могут быть импортированы или экспортированы в страны, где стандарты эксплуатации не такие строгие, как британские». Несмотря на заявления Гарнера, согласно которым важность экономических интересов «пошла на убыль», приводимые им свидетельства представляют собой относительно короткий список заявленных улучшений благополучия, некоторые из которых даже не были приняты, а другие были приняты, но их соблюдение не контролируется. Наконец, многие реформы благополучия в Европе были основаны на возрастающей эффективности эксплуатации. Например, внедрение альтернатив клеткам для свиноматок и телят было основано на возрастающей производительности и на сокращении затрат. Это может указывать на то, что европейцы лучше понимают, как увеличить прибыль, извлекаемую из животных в собственности, но это не означает, что они уходят от имущественной парадигмы или придают интересам животных более высокую ценность.

Животные как собственность: этическая проблема использования животных

Несмотря на то, что животные находились в статусе собственности на протяжении тысячелетий, наше нынешнее мышление о них и отделение проблемы использования от проблемы обращения опираются на ключевое предположение велферизма, идеологии заботы о благополучии животных, согласно которой другие животные, в отличие от людей, не обладают самосознанием и их не волнует сам факт их использования, их волнует только то, как мы используем их. То есть животные не заинтересованы в продолжении своей жизни, а заинтересованы только в хорошем обращении и только до тех пор, пока мы не убьем их.

Идея о том, что животные не обладают самосознанием, является частью общей доктрины, с которой большинство людей соглашается уже не один век. Согласно этой доктрине, животные не обладают когнитивными способностями, которые были бы схожи с человеческими. Они не рациональны или у них нет самосознания, они неспособны к абстрактному мышлению, этичному поведению или использованию языка. До девятнадцатого века эти предположительные отличия использовались для того, чтобы не признавать существование каких-либо этических или юридических проблем, связанных с использованием животных или обращением с ними, за исключением тех случаев, в которых обращение с животными касалось имущественных прав их владельцев или оказывало влияние на обращение с людьми. Например, живший в восемнадцатом веке философ Иммануил Кант (1724-1804) утверждал, что мы не имеем никаких моральных обязательств перед другими животными, потому что они не обладают рациональностью или самосознанием. Но мы имеем моральные обязательства перед людьми и мы не должны плохо обращаться с животными, поскольку это может сделать нас менее добрыми по отношению к людям. Закон не налагал на людей никаких обязательств по «гуманному» обращению с другими животными и применялся только для защиты имущественных прав их владельцев.

Ситуация изменилась в девятнадцатом веке с появлением велферизма, идеологии заботы о благополучии животных, которая стремилась хотя бы отчасти поместить животных в моральное и юридическое сообщество. Видным и влиятельным сторонником заботы о благополучии животных был британский юрист и философ Джереми Бентам (1748-1832), который утверждал, что вопрос о том, обладают ли другие животные рациональностью и могут ли использовать язык, не имеет значения в определении их моральной значимости, если мы говорим об обращении с ними. Согласно Бентаму, «вопрос ведь не в том, могут ли они рассуждать? могут ли они говорить? но в том, могут ли они страдать?» Тем не менее, Бентам был согласен, что когнитивные отличия людей от других животных имеют значение в вопросе их использования, поскольку животным все равно, используем мы их или нет, их интересует только как мы с ними при этом обращаемся:

Что касается употребления животных в пищу, есть хорошая причина, по которой нам должно быть дозволено есть тех, кого мы захотим: нам от этого лучше, а им никогда не хуже. У них нет наших долгих ожиданий будущих страданий <…> и им никогда не хуже от смерти.

Такой подход, отделяющий использование животных от обращения с ними, не требовал поднимать вопрос о возможности оправдания их имущественного статуса. Поскольку использование животных само по себе не представляло проблемы, не было никакой необходимости бросать вызов их статусу в качестве собственности, достаточно было только добиться более строгой регуляции обращения с ними. Такое разделение заложило структурную основу для законов о благополучии животных, которые были приняты в Британии и в Соединенных Штатах в девятнадцатом и двадцатом веках. Эти законы не ставили под сомнение само использование животных и, как результат, не бросали вызов их имущественному статусу. Они касались только обращения с животными, которые находились в собственности.

Важная причина, по которой законы о благополучии животных прочно заняли свое место и ничто им не угрожает, заключается в том, что большинство людей согласны с отделением использования от обращения. Главной или возможно даже единственной проблемой они считают обращение с животными, но не их использование. То есть общепринятый взгляд на этику по крайней мере в западных странах таков, что другие животные отличаются от людей тем, что имеют качественно иной разум и никаким образом не озабочены сохранением своей жизни. Им важно только, чтобы с ними хорошо обращались. Например, люди часто отмечают, что собаки «живут настоящим» и не задумываются о прошлом или будущем. Если такое эмпирическое наблюдение за поведением собак верно, тогда отсюда следует, что собаки не могут обладать таким же самосознанием, каким обладаем мы. У нас есть воспоминания о прошлом и ожидания от будущего. Выходит, что смерть не представляет для собаки вреда или не представляет вреда в той же степени, в какой представляет вред для человека, чьи планы на будущее будут сорваны.

Эта идея засела настолько глубоко, что проникает даже во взгляды ведущих зоозащитников. Например, Питер Сингер соглашается с Бентамом в отделении использования от обращения и утверждает, что мы хоть и должны относиться к страданиям животных серьезно, продолжать использовать их позволительно, поскольку животные, за возможным исключением человекообразных обезьян и некоторых других видов, не имеют чувства будущего и не заинтересованы в продолжении жизни. Согласно Сингеру, «животные могут бороться за свою жизнь», но это не означает, что они могут «уловить смысл обладания „жизнью“ так, как того требует понимание, что означает существование в течение отрезка времени». Он заключает, что «в отсутствие некоторой разновидности ментальной непрерывности будет непросто объяснить, почему потеря жизни убитого животного, с беспристрастной точки зрения, не может быть компенсирована созданием нового животного, которое проживет такую же приятную жизнь». Сингер заявляет, что мы можем быть «сознательными всеядными», если будем потреблять тех животных, которые были выращены и убиты в соответствии с их интересами. Как и Бентам, Сингер утверждает, что само по себе использование животных не является этической проблемой. Проблемой являются страдания, связанные с этим использованием. Он заявляет, что мы можем применить принцип равного уважения, согласно которому мы должны одинаково обращаться с одинаковыми интересами, к интересам других животных в избежании страданий, и что для применения этого принципа нет никакой необходимости в отмене их имущественного статуса.

Том Риган, автор книги «В защиту прав животных», стремится поддержать отмену эксплуатации животных и дистанцируется от велферистской теории Сингера. Но Риган утверждает, что смерть хоть и является вредом для других животных, этот вред для них не так велик, как для людей, поскольку в нашем случае смерть препятствует осуществлению большего количества возможностей для удовлетворения, чем в случае с другими животными. Позиция Ригана, согласно которой смерть представляет собой качественно иной вред для животных, неудобно близка к позиции Сингера, согласно которой смерть вообще не является вредом для большинства животных, и служит непроизвольным способом отделения людей от других животных в вопросе допустимости их использования, что ставит перед теорией Ригана серьезную проблему.

Идея о том, что само по себе использование животных не является этической проблемой, поскольку они не заинтересованы в продолжении собственного существования, имеет множество ошибок. Согласно теории эволюции, отличия между разумом человека и разумами других животных являются количественными, а не качественными. Но даже если когнитивные способности людей, в силу нашей способности к общению символами, качественно отличаются от способностей других животных, мы не можем сделать вывод о том, что способные чувствовать животные не обладают интересом в продолжении собственного существования, поскольку не осознают себя. Как утверждает биолог Дональд Гриффин, если животные способны осознать хоть что-то, тогда «само тело животного и его собственные действия должны попадать в сферу его осознанного восприятия». Но мы все равно продолжаем отрицать самосознание у других животных, поскольку, как мы утверждаем, они не могут «думать такие мысли, как „Это я сейчас бегу, или карабкаюсь по дереву, или ловлю бабочку“». Гриффин утверждает, что

когда животное осознанно воспринимает бег, карабканье или ловлю бабочек другими животными, оно должно осознавать, кто делает это. И если животное осознанно воспринимает свое тело, тогда сложно исключить аналогичное осознание, что это оно само бежит, карабкается или ловит.

Гриффин приходит к выводу, что, «если животные способны к чувственному осознанию, тогда отказ признавать за ними некоторое самосознание кажется произвольным и неоправданным».

Даже если животные не осознают прошлое или будущее так, как это делают здоровые люди, это не означает, что они не заинтересованы в продолжении своей жизни. Например, люди с транзиторной глобальной амнезией не могут осознать ни прошлое, ни будущее. Они осознают себя исключительно в настоящем. Можем ли мы сказать, что эти люди не заинтересованы в продолжении своего существования и им безразлично их использование в качестве безвольных доноров органов или подопытных в биомедицинских экспериментах? Мы можем не понимать, что значит смерть для других животных, но это вопрос наших эпистемологических ограничений, из которого не следует, что способные чувствовать животные не заинтересованы в продолжении собственного существования, или что люди имеют больше возможностей для удовлетворения, осуществлению которых препятствует смерть.

Кроме того, способность чувствовать является всего лишь средством, которое служит цели продолжения существования. Способный чувствовать организм полагается на чувство боли как на сигнал опасности. Утверждать, что чувствующее существо не заинтересовано в продолжении существования, значит утверждать, что это существо не обладает интересом, который его способность чувствовать призвана защищать.

Между людьми и другими животными могут быть отличия. Точно так же отличия есть и между самими людьми. Эти отличия могут иметь значение в некоторых вопросах. Например, крайне умный человек и человек с серьезным психическим расстройством могут находиться в неравном положении, если речь идет о поступлении в университет. Но если речь идет о том, кого мы можем обратить в рабство или использовать исключительно в качестве чужого ресурса, эти два человека равны, поскольку они оба заинтересованы в том, чтобы их фундаментальные интересы не были проигнорированы просто потому, что это будет кому-то выгодно. Большинство людей согласно, что мы должны обращаться с этими людьми на равных, то есть никто из них не должен быть использован в качестве ресурса. На самом деле многие люди считают уязвимость людей с ограниченными возможностями поводом для еще более строгого этического требования их защиты и уважения.

Мы не можем продолжать оправдывать использование животных в качестве нашей собственности, опираясь на идею о том, что их использование само по себе не представляет этической проблемы, если, конечно, не откажемся от рационального мышления и не начнем заявлять, что это привилегия, данная нам Богом. Сингер и прочие утверждают, что мы можем относиться к интересам животных с равным уважением, даже если они остаются нашей собственностью. Но если животные заинтересованы в продолжении собственного существования, тогда их статус в качестве нашей собственности неизбежно сделает равное уважение невозможным, поскольку их использование в ситуациях, в которых мы никогда не стали бы использовать людей, отказывает им в равном уважении. Даже если животные не заинтересованы в продолжении существования и обращение с ними является единственным важным вопросом, их имущественный статус останется серьезным препятствием для хоть сколько-нибудь значимого рассмотрения их интересов, что уж и говорить о равном. Короче, обусловленная имущественным статусом животных сосредоточенность на их благополучии и обращении с ними упускает из виду фундаментальный этический вопрос и не приведет ни к каким значительным улучшениям этого обращения. Напротив, с высокой вероятностью в итоге это может привести к увеличению эксплуатации и страданий животных из-за возрастающего потребления, обусловленного тем, что общественность будет чувствовать себя более комфортно относительно более «гуманного» обращения с животными.

Зоозащитные законы: усиление имущественного статуса

Проблемы животных все чаще поднимаются как в юридической теории, так и в судебной практике, но важно понимать, что в основном под «зоозащитными законами» подразумеваются попытки включить животных в традиционные имущественные доктрины и не бросать вызов их статусу в качестве собственности. Защищающие животных юристы обсуждают дела об «опеке над питомцами» при разводе, насильственной смерти (например, когда авиалинии по небрежности убивают животное во время перевозки) и небрежной работе ветеринаров, приводящей к травмам или смерти животных. Они помогают своим клиентам основать «трасты для питомцев», посредством которых люди могут обеспечить заботу о своих животных после смерти, и содействуют судебному расследованию в случаях нарушения законов о жестоком обращении с животными. Эти юристы заявляют, что посредством решения таких видов юридических проблем, которые «медленно достигают критической массы в судах низшей инстанции», они «закладывают юридический фундамент для признания за питомцами внутренней ценности», которая в итоге послужит «поддержке постановления, согласно которому животные не являются имуществом, а имеют собственные права и, таким образом, правовое положение».

Такие дела и юридические проблемы в самом деле могут обеспечить юристам карьерный рост, но заявления о том, что они имеют хоть сколько-нибудь значимое влияние на имущественный статус животных, безосновательны. На самом деле подобные дела только усиливают имущественную парадигму, а не бросают ей вызов. Например, судебное требование соглашения об опекунстве над животным не отличается от судебного требования соглашения о совместном использовании автомобиля. Присуждение сумм, превышающих рыночную стоимость, в случаях насильственной смерти или ветеринарной небрежности лишь служит признанием, что рыночная стоимость не является адекватной мерой компенсации в том случае, если владелец оценивает свою собственность выше по личным причинам. Суды уже давно признают, что рыночная стоимость не является адекватной в делах, связанных с некоторыми видами «уникальной» собственности, вроде семейных реликвий. Приравнивание животных-компаньонов к семейным реликвиям определенно не подразумевает, что животные перестают быть собственностью, равно как и семейные реликвии. Учитывая, что законы о жестоком обращении с животными применяются лишь к мизерной доле их использования, которая полностью выпадает из очень широкого спектра допустимой институциональной эксплуатации, сложно понять, каким образом еще несколько обвинений в жестокости как-либо повлияют на статус животных в качестве собственности. Наконец, тот факт, что некоторые штаты позволяют создавать трасты для питомцев, вряд ли приведет к изменению их юридического статуса или признанию за ними неотъемлемой ценности в целом. Разумеется, здорово позволить владельцам заботиться о своих животных после смерти, но, опять же, все это сводится к тому, что с юридической точки зрения владельцы собственности должны иметь возможность решать, как им распоряжаться своей собственностью и завещать ее, включая возможность обеспечения другой их собственности. Позволение владельцам животных создавать трасты для своих питомцев ничем не отличается от позволения людям создавать трасты для обслуживания исторических зданий, которыми они владеют.

В последние годы некоторые юристы выступают с заявлениями о том, что мы должны предоставить особую юридическую защиту определенным животным на основе их схожести с людьми. Такая аргументация в вопросах взаимоотношения людей и других животных может быть названа «теорией схожих разумов», согласно которой моральное сообщество состоит из людей и животных, когнитивные способности и сознание которых наиболее схожи с человеческими. Впервые такая инициатива была представлена в контексте «Проекта Человекообразные Обезьяны», а ее цель заключалась в том, чтобы признать за человекообразными обезьянами моральные и юридические права на основании их схожести с людьми. Последующие теории «схожих разумов» вышли из этой инициативы и имеют схожие проблемы. Любые аргументы в поддержку особого обращения с теми животными, которые «как мы», оставляют без ответа вопрос о том, почему какие-либо характеристики помимо способности чувствовать имеют отношение к праву не быть человеческим ресурсом. Перемещение некоторых животных, вроде человекообразных обезьян, из категории «вещей» в дихотомии личности/вещи на основании обладания некоторой произвольно выбранной «особой» человеческой характеристикой оставляет других животных в категории «вещей», поскольку у них нет этой «особой» характеристики. Такой подход лишь усиливает спесишистскую иерархию, которая является корнем проблемы.

Наконец, некоторые юристы утверждают, что статус животных в качестве собственности может быть выгоден животным, поскольку такой статус налагает на людей определенные обязательства. Другие заверяют, что проблема эксплуатации животных кроется не в их юридическом статусе, а в несоблюдении законов, которые смогут обеспечить животным адекватную защиту, если будут соблюдаться. Согласно еще одному подходу, мы можем использовать саму юридическую категорию собственности для защиты животных. Например, если человек имеет юридическое право собственности на другое животное, но у этого животного есть «равноценное право собственности» на себя, тогда это равноценное право может послужить основой для закона о защите животных и ограничения юридических прав его владельца.

Проблема такой позиции, в каком бы виде она ни была выражена, заключается в том, что в итоге она сводится к идее, согласно которой люди могут обращаться со своими животными лучше, чем делают это сейчас. Мы никогда не отрицали такую возможность. Однако мы утверждаем, что имущественный статус животных делает такую перемену очень сложной, а история «реформ» благополучия животных подтверждает нашу точку зрения. Статус животных в качестве собственности выгоден им точно так же, как статус рабов был выгоден рабам.

Смена парадигмы: аболиционистская перспектива

Мы утверждаем, что зоозащитницы и зоозащитники должны сосредоточиться именно на использовании животных, а не на обращении с ними, что подразумевает не регуляцию их эксплуатации, а ее отмену. Равно как отмена человеческого рабства требовала, чтобы с людьми больше не обращались как с движимым имуществом, так и отмена рабства других животных требует, чтобы мы больше не обращались с ними как с экономическими товарами. Мы утверждаем, что для вступления в моральное сообщество все чувствующие животные должны иметь одно право — право не быть собственностью. То есть мы должны уважать их интерес не быть человеческим ресурсом, даже если это будет нам невыгодно. Право не быть собственностью является фундаментальным и необходимым для появления любых других юридических прав. Такое право может появиться только тогда, когда критическая масса общества на этических основаниях откажется от идеи о том, что другие животные являются экономическими товарами для нашего потребления. Отмена имущественного статуса других животных на практике означает, что мы прекратим разводить домашних животных для нашего использования, включая животных-компаньонов, а также животных, которые разводятся для других потребительских целей, например, ради еды.

Мы находим неубедительными три аргумента, которые обычно приводятся в поддержку реформ эксплуатации животных. Во-первых, велферисты утверждают, что если мы не сосредоточимся на регуляции их эксплуатации, то в результате мы обречем на страдания тех животных, которые существуют сейчас, в угоду интересам животных, которые еще даже не появились. Такое заявление ошибочно по ряду причин. Обычно реформы эксплуатации животных принимаются годами, будь они в виде законов, судебных решений или кампаний, пытающихся убедить эксплуататоров животных согласиться на реформы добровольно. Подавляющее большинство существующих сегодня животных, а в особенности те, которых используют для производства продуктов питания, будут убиты до того, как эти улучшения будут приняты. Таким образом велферисты, как и аболиционисты, работают на будущее. Но что более важно, велферисты исходят из предположения, что регуляция эксплуатации действительно значительно сокращает страдания животных, но такое предположение сомнительно и, скорее всего, ошибочно.

Кроме того, велферисты игнорируют тот факт, что заявления от имени зоозащитных организаций о том, что эксплуатация животных стала более «гуманной», неизбежно внушают общественности чувство комфорта относительно использования животных, что приводит к более продолжительному и возможно более распространенному потреблению продуктов животного происхождения. Велферисты откровенно заявляют, что мы можем «потреблять осознанно». Такая позиция и комментарии от организаций вроде PETA о том, что МакДональдс является «лидером» в реформировании животноводства в сфере быстрого питания, способствуют распространению движения за «счастливое мясо», которое поддерживает велферистскую идею, согласно которой этической проблемой является обращение с животными, но не их использование.

Во-вторых, как уже было замечено выше, некоторые зоозащитники утверждают, что регуляция эксплуатации животных представляет собой постепенное движение в сторону отмены их использования. Однако не существует ни единого эмпирического свидетельства, которое указывало бы на то, что регуляция эксплуатации ведет к ее отмене. Законы о благополучии животных существуют большую часть последних двухсот лет, но эксплуатация животных сегодня более распространена, чем когда-либо в истории человечества. Законы о благополучии животных лишь помогают людям чувствовать себя более комфортно относительно эксплуатации других животных. И этот комфорт не способствует отмене их эксплуатации.

В поддержку заявления о том, что забота о благополучии животных приведет к отмене их эксплуатации, иногда велферисты утверждают, что движение за права животных аналогично движению за гражданские права. Согласно такому заявлению, законы о благополучии животных, как и законы о гражданских правах, обеспечивают движение в сторону полного равенства. Такая аналогия не выдерживает критики, поскольку законы о гражданских правах были предназначены для того, чтобы с людьми, которые уже были признаны личностями, обращались как с равными личностями. Законы о гражданских правах не могут рассматриваться в качестве постепенных шагов по уничтожению имущественного статуса людей. Несмотря на то, что расовая дискриминация несомненно широко распространена, мы отменили рабство и мы сделали это вовсе не в результате постепенного принятия более прогрессивных законов о благополучии рабов. Мы отменили рабство, поскольку сменили парадигму в наших этических рассуждениях о приемлемости статуса других людей в качестве собственности. Если бы мы принимали якобы более прогрессивные законы о благополучии рабов, то в результате только еще сильнее погрузили бы рабство в нашу культуру вместо того, чтобы двигаться в сторону его отмены. Аналогичным образом якобы более прогрессивные законы о благополучии животных и регуляция их эксплуатации служат только усилению преобладающей парадигмы, согласно которой животные являются вещами, существующими для нашего потребления. Эти законы не способствуют отмене их использования.

В-третьих, велферисты заявляют, что аболиционистский подход является «идеалистичным» или «утопичным» и не может предложить какой-либо нормативной стратегии относительно постепенных изменений в краткосрочной перспективе. Подобные заявления безосновательны. Аболиционистский подход предлагает нормативный план действий по многим вопросам.

Самой важной формой постепенных перемен, предлагаемых аболиционистками и аболиционистами, является решение отдельного человека перейти на веганство. Веганство означает отказ от употребления в пищу и от любого другого использования всех продуктов животного происхождения. Это больше, чем просто диета или стиль жизни. Хотя для некоторых веганство является исключительно вопросом здорового образа жизни, для большинства веганство представляет собой этическое и политическое заявление о согласии с принципом аболиционизма в своей собственной жизни. Веганство означает признание неотъемлемой ценности других животных и отказ от их имущественного статуса. Чем больше людей переходит на веганство по этическим соображениям, тем сильнее в обществе культурная идея, согласно которой животные имеют моральное право не быть товарами. Если мы надеемся когда-либо оказать значительное влияние на обращение с животными и однажды положить конец их использованию, нам необходимо создать социальное и политическое движение, которое будет активно требовать отмены их эксплуатации и опираться на веганство, как на свою этическую основу. До тех пор, пока большинство людей считает употребление в пищу животных продуктов морально приемлемым поведением, для животных ничего не изменится. Может появиться более богатый выбор «счастливого мяса» и других товаров для богатых «сознательных всеядных», но это ничем не отличается от рабства, где рабов бьют не так часто или не так жестоко.

Нас поражает и расстраивает количество зоозащитников, которые при встрече с нами говорят, что они «вегетарианцы, но не веганы». Хотя кажется, что термин «вегетарианство» используется весьма свободно, основное отличие в том, что вегетарианцы не едят плоть коров, свиней и птиц, но едят другие продукты животного происхождения, вроде рыбы, яиц и молока, в то время как веганы отказываются от всех животных продуктов, включая молоко и яйца. Веганы также не носят одежду из животных и не пользуются средствами личной гигиены, в составе которых есть ингредиенты животного происхождения.

Между плотью животных и молоком с яйцами нет никакой разницы. В молочной и яичной индустриях эксплуатируемые животные живут дольше, с ними обращаются хуже, а заканчивают они на тех же самых бойнях, что и животные, которых растили на мясо. В молочных и яичных продуктах столько же страданий, сколько и в плоти животных, если не больше. Но морально значимых отличий между этими продуктами не существует. Не есть говядину, но пить молоко так же глупо, как есть больших коров, но не маленьких. Кроме того, в вопросе обращения с ними, как с нашими ресурсами, нет никакой моральной разницы между коровами, рыбами и другими животными, которые способны чувствовать. Нам может быть легче понять боль и страдание коровы, поскольку она млекопитающее, как и мы. Но это лишь вопрос наших когнитивных ограничений, который не отменяет того факта, что рыбы и другие морские животные обладают самосознанием.

Большинство национальных зоозащитных организаций сосредоточены на благополучии животных, даже если помимо этого они продвигают веганство. Замечательным примером является PETA. С одной стороны, PETA заявляют, что призывают всех перейти на веганство. С другой стороны, их кампании по большей части сосредоточены на традиционном регулировании эксплуатации животных. Выше мы уже обсуждали кампанию PETA, которая призывала рестораны быстрого питания внедрить рекомендации по убою от Тэмпл Грандин, которые откровенно направлены на увеличение прибылей корпоративных эксплуататоров. Еще одним из множества примеров является их поддержка Whole Foods, Inc, крупной интернациональной сети супермаркетов, которая продает органические и «натуральные» продукты питания, включая большой выбор плоти, молочных продуктов и яиц. Согласно PETA, которые в 2004 г. вручили Whole Foods награду PETA Progress,

Требуя от своих производителей соответствия строгим стандартам, Whole Foods последовательно делают для благополучия животных больше, чем кто-либо в индустрии. Недавно Whole Foods запустили Фонд Сострадания к Животным. Джон Маки, председатель совета директоров, генеральный директор и сооснователь Whole Foods Market, заметил, что «создав этот фонд, Whole Foods Market стали пионерами в совершенно новом отношении к сельскохозяйственным животным. Их благополучие теперь является самой важной целью».

Важно заметить, что есть серьезные сомнения в том, действительно ли «строгие стандарты», которые так чествуют PETA, оказывают хоть сколько-нибудь значимое влияние на жизни и смерти животных, чьи трупы продаются в Whole Foods или где-то еще. Однако даже оставив эти сомнения в стороне, такой подход может лишь усугубить путаницу там, где должна быть ясность. Такой подход внушает людям идею, согласно которой мы можем потреблять «счастливое мясо» и быть «сознательными всеядными», что служит поддержке — и закреплению в законе — потребления продуктов животного происхождения. Возможно в этом кроется объяснение, почему половина членов PETA даже не вегетарианцы. Кроме того, когда зоозащитники поддерживают потребление животных продуктов как что-то «нормальное» и «обычное», они неизбежно создают образ веганства, как чего-то маргинального. Они поддерживают мнение, согласно которому веганство является «крайностью», чем-то «радикальным» или всего лишь образом жизни, а не безусловным этическим требованием.

Веганство и творческое позитивное веганское образование представляют собой практические и поэтапные стратегии, как в вопросе сокращения страданий животных сейчас, так и в вопросе создания движения, которое в будущем сможет добиться более значимых законодательных изменений, запрещающих использование животных, а не просто делающих это использование более «гуманным». Если бы в конце восьмидесятых, когда зоозащитное сообщество Соединенных Штатов совершенно осознанно приняло решение продвигать велферизм, значительная часть ресурсов была направлена на продвижение веганства, тогда вполне вероятно, что сегодня веганок и веганов было бы на сотни тысяч больше. Это очень сдержанная оценка, учитывая десятки миллионов долларов, которые были спущены зоозащитными организациями на продвижение велферистских законов и инициатив. Снижая спрос на продукты животного происхождения, возрастающее число веганок и веганов значительно сильнее сократили бы страдания животных, чем все велферистские «победы» вместе взятые. Возрастающее число веганок и веганов также позволило бы создать политическую и экономическую основу, которая необходима для социальных изменений, предшествующих законодательным. Учитывая, что наше время и финансовые ресурсы ограничены, распространение традиционной заботы о благополучии животных не является ни рациональным, ни эффективным выбором, если нашей долгосрочной целью является аболиционизм, то есть полная отмена эксплуатации животных. На самом деле традиционная забота о благополучии животных не является эффективной и в вопросе сокращения их страданий в краткосрочной перспективе.

Кроме того, важно, чтобы зоозащитницы и зоозащитники на всех уровнях и посредством всех СМИ занимались образованием общественности об эксплуатации животных и этической основе для отказа от нее. В настоящее время преобладающая этическая норма, которая отражена в законе, допускает использование других животных в интересах людей, если люди обращаются с ними «гуманно». В результате общественное обсуждение сосредоточено на том, какое обращение является «гуманным», а многие зоозащитницы и зоозащитники тратят свое время в попытках убедить других людей, что большие клетки лучше маленьких, или что убивать куриц газом лучше, чем электричеством. Обсуждение должно быть направлено в сторону признания безусловного факта отсутствия последовательного морального оправдания использования животных, как бы «гуманно» с ними при этом ни обращались. Для этого необходимо, чтобы зоозащитницы и зоозащитники изучили этические аргументы против использования животных и старались творчески донести эти аргументы до широкой общественности. Учитывая, что большинство людей согласно, что другие животные в некотором роде состоят в моральном сообществе, то есть они не считают животных просто вещами, вполне возможно, хоть это и непросто, помочь им увидеть, что членство в моральном сообществе требует, чтобы мы прекратили их использовать.

Хорошей стратегией будет воспользоваться одной из историй, о которых в данный момент говорят в новостях, чтобы проиллюстрировать нашу «моральную шизофрению» в отношении других животных. Например, когда футболист Майкл Вик был публично осужден за участие в собачьих боях, это была отличная возможность спросить тех, кто был возмущен поведением Вика, а это были практически все, в чем же разница между действиями Вика и тем, что делают все остальные, когда используют животных ради еды или развлечения, вроде родео? Такой подход уводит разговор в сторону от отдельной проблемы собачьих боев и приводит к более интересному и волнующему вопросу о том, чем же люди, которые едят животных или эксплуатируют их с другими целями, принципиально отличаются от Майкла Вика.

Зоозащитницам и зоозащитникам не нужно получать научную степень, чтобы участвовать в эффективном аболиционистском образовании. Все что им нужно, это готовность разобраться в основных идеях моральной философии и подумать о том, как можно привнести эти идеи в жизнь таким образом, чтобы они нашли отклик в обществе. В большинстве своем людей заботят проблемы других животных, и они на удивление восприимчивы к аргументам о правах животных и отмене их использования.

Некоторых зоозащитников привлекают узконаправленные кампании, такие как запрет использования клеток для свиноматок или улучшение батарейных клеток. Такие кампании могут подразумевать законодательные изменения или добровольные уступки институциональных эксплуататоров, а могут и не подразумевать. Но все эти кампании объединяет сосредоточенность на отдельной разновидности использования животных или на отдельном аспекте обращения с ними. Как мы уже обсуждали выше, мы не считаем, что традиционные велферистские узконаправленные кампании, которые проводятся национальными зоозащитными организациями, каким-либо образом способствуют избавлению животных от статуса собственности. В основном такие кампании поддерживают этот статус и краеугольный камень велферистской идеологии — животные «здесь» для того, чтобы быть использованными нами, если мы будем обращаться с ними «гуманно». Но локальные зоозащитные группы часто спрашивают нас, могут ли узконаправленные кампании в принципе соответствовать аболиционистской идеологии. Это сложный вопрос. Мы полагаем, что по крайней мере на данном этапе узконаправленные кампании, а в особенности те, что требуют изменения законодательства, не являются хорошим вложением времени и ресурсов. Для хоть сколько-нибудь значимой перемены общественная поддержка недостаточно сильна, а необходимый для принятия закона компромисс вряд ли позволит зоозащитникам добиться чего-либо, кроме традиционной регуляции эксплуатации животных, что лишь сделает ее более эффективной, экономически выгодной и социально приемлемой. Если зоозащитники хотят проводить узконаправленные кампании, им по крайней мере следует требовать запрета значительного использования животных, а не просто регуляции, которая якобы сделает обращение более «гуманным». И они должны делать это в контексте откровенного признания неотъемлемой ценности других животных и недвусмысленно пояснять, что никакая эксплуатация не может быть морально оправдана. Кампания против использования животных в цирках, основанная на признании их неотъемлемой ценности и являющаяся частью более глобального движения против эксплуатации животных в целом, по крайней мере представляет собой движение в сторону от имущественной парадигмы, чего не происходит с кампанией за более широкие клетки для цирковых животных. Студенческая кампания против использования животных в процессе обучения, являющаяся частью общего противостояния вивисекции и эксплуатации животных в целом, будет лучше, чем кампания, требующая более «гуманного» обращения с животными, используемыми для образования. Но опять же, мы отдаем предпочтение веганству и творческому веганскому образованию с аболиционистской перспективы, как основной форме постепенных изменений.

Наконец, несмотря на то, что аболиционистская теория говорит нам прекратить разведение одомашненных животных, включая собак, кошек и других животных-«компаньонов», это не значит, что мы не должны искать хорошие дома для тех животных, которые уже появились на свет. Мероприятия по спасению и пристройству, которые признают за животными неотъемлемую ценность, не аналогичны попыткам сделать их эксплуатацию более «гуманной». Особенно когда эти попытки ограничены, а почти всегда так и есть, ситуациями, в которых предлагаемая реформа лишь делает использование животных более экономически выгодным и социально приемлемым. Программы кастрации/стерилизации соответствуют аболиционистскому подходу, как и программы, в которых одичавшие кошки отлавливаются, стерилизуются и возвращаются в управляемые колонии.

Роль юристов в аболиционистском подходе: Юридический Центр Прав Животных при университете Ратгерс

Здесь читательница, вероятно студентка или юристка, может задать вопрос: «Какую роль может сыграть юристка, если согласится с аболиционистским подходом?» Это хороший вопрос, поскольку выше мы утверждали, что преобладающая модель «зоозащитных законов» не делает ничего, кроме еще более глубокого погружения животных в традиционные имущественные доктрины, а традиционная забота об их благополучии редко достигает чего-либо, кроме более экономически эффективной эксплуатации в интересах институциональных эксплуататоров.

Юристки и юристы несомненно могут сыграть важную роль в аболиционистском движении, но эта роль не будет сосредоточена на трастах для питомцев, опеке над ними или случаях ветеринарной небрежности. Вместо этого юристка-аболиционистка будет использовать свои навыки для обеспечения столь необходимой защиты других аболиционисток и аболиционистов, которые пытаются создать веганское движение и призывают общество не регулировать использование животных, а положить ему конец. На протяжении десяти лет мы вели инициативу, в рамках которой разрабатывали такой подход к «зоозащитным законам», который соответствовал бы аболиционистской модели. В 1990 г. мы основали Юридический Центр Прав Животных при университете Ратгерс в Ньюарке. Ратгерс имеет богатую историю, в которой юридическому образованию на практике всегда отдавалась особая роль в контексте содействия прогрессивным социальным движениям, включая движения за гражданские права, права женщин и права малоимущих. Студентки и студенты в нашем центре получали по шесть академических баллов за семестр. Их работа была разбита на две части. На еженедельном семинаре мы обсуждали этические и юридические теории, имеющие отношение к нашей работе. Наша цель на семинарах заключалась в том, чтобы представить будущим юристкам и юристам, многие из которых не были знакомы с философией или этическими теориями, основные идеи, чтобы им было комфортно обсуждать значение «прав животных» и отличия между правовыми и не-правовыми или велферистскими подходами. Мы часто приглашали на семинары защитников эксплуатации животных, вроде охотников или вивисекторов, чтобы они представили классу свои точки зрения. За эту часть работы можно было получить два академических балла. Остальные четыре балла требовали от студенток и студентов развития навыков, связанных с переговорами и ведением судебных разбирательств, которые они могли приобрести во время работы вместе с нами над актуальными делами.

Мы черпали вдохновение у покойного ныне защитника гражданских прав Уильяма Канстлера, который вместе с Артуром Киной, нашим покойным коллегой из Ратегрс, основал Центр Конституционных Прав в Нью-Йорке. Канстлер был нашим соседом, когда мы жили на Манхэттене, и он был близким другом всего сообщества Юридической школы Ратгерс. Его волновали проблемы животных и он написал предисловие к книге «Животные, собственность и закон». Канстлер утверждал, что главная задача прогрессивного юриста заключается в том, чтобы защитить права тех, кто пытается осуществить социальные и политические изменения. Мы ни разу не брались за дела, связанные с небрежностью ветеринаров, опекунством или трастами. В первую очередь мы видели себя в качестве ресурсного центра помощи людям и организациям, которые призывали к отмене эксплуатации животных. То есть мы согласились с идеей Канстлера и не рассматривали роль юристок и юристов в качестве основного локомотива перемен. Мы видели их роль в поддержке зоозащитниц и зоозащитников, которые призывают общество положить конец эксплуатации животных и участвуют в законных действиях, подрывающих имущественный статус животных. В этом смысле наша инициатива ярко выделялась на фоне модели «зоозащитных законов», согласно которой юристы могут сыграть ключевую роль посредством судебных тяжб и внесения поправок в законодательство, которые, как утверждается, изменят юридический статус животных или значительно улучшат обращение с ними какими-то другими способами. Мы продолжаем придерживаться мнения, согласно которому животные останутся собственностью и будут получать лишь самый минимум защиты до тех пор, пока не произойдет фундаментальная перемена в нашем этическом мышлении о них. Мы видели свою роль в поддержке тех, кто пытается добиться этой перемены посредством образовательного активизма.

Большая часть работы в Центре не подразумевала судебных разбирательств, но касалась консультирования зоозащитниц и зоозащитников, которые занимались аболиционистским активизмом, и ведения переговоров от их имени. Например, мы помогали группам, которые хотели провести мирные демонстрации в поддержку аболиционистской цели, вроде веганства, или призывающие, в качестве части общей повестки прав животных, запретить их использование ради отдельной цели, вроде вивисекции. Эти группы часто сталкивались со сложностями в согласовании своих протестов с местными властями, тогда мы работали с ними, чтобы получить необходимые разрешения. Мы помогали зоозащитницам и зоозащитникам, которые занимались отловом, стерилизацией и возвращением диких кошек в управляемые колонии, поскольку у них часто были проблемы с местными властями. Мы также работали с активистками и активистами, занимавшимися спасением и пристройством, и помогали приютам в разных юридических вопросах. Работая с зоозащитницами, призывавшими к запрету охоты, мы помогли запретить вызывавшую множество возмущений охоту на оленей в пригородах. Мы помогали локальным группам, которые были сосредоточены на аболиционистских целях, с самыми разными юридическими проблемами, а также помогали новым организациям получить официальную регистрацию и освобождение от уплаты налогов. Мы защищали в судах зоозащитниц и зоозащитников, которые участвовали в ненасильственных демонстрациях на разных мероприятиях, включая стрельбу по голубям в Хигинсе. Во всех этих делах активистки и активисты призывали не к более «гуманному» использованию животных, а к отмене их использования. Мы защищали в судах активисток и активистов, которые пытались остановить отлов и убийство диких лошадей в западных штатах или, ссылаясь на закон о доступе в государственные учреждения, пытались добыть информацию о финансируемых правительством опытах над животными.

Мы консультировали активисток и активистов в юридических вопросах и зачастую нам удавалось убедить их не пытаться вносить в законодательство изменения, которые лишь укрепят статус животных в качестве собственности, в противном случае мы давали им советы о том, как они могут сделать предлагаемые изменения менее велферистскими. Например, когда они предлагали сделать обращение более «гуманным», мы призывали их вместо этого стараться запретить данные виды использования.

Значительная часть нашей работы была связана с учащимися всех уровней (школы, высшие школы, колледжи, ветеринарные и медицинские университеты), которые на основании отказа по соображениям совести не хотели участвовать в вивисекции или вскрытии животных в процессе своего обучения. Мы защищали только тех учащихся, которые отказывались от любого использования животных ради этой цели. Например, если студентка была согласна, чтобы животное было использовано ее партнеркой, или была согласна посмотреть вскрытие на видеокассете, мы не защищали ее. В подавляющем большинстве случаев нам удавалось добиться удовлетворительного решения, проведя переговоры с учебным заведением. В некоторых случаях нам приходилось идти в суд, но в результате учащиеся всегда получали удовлетворительные альтернативы. В основном эти дела были основаны на праве учащихся на свободу вероисповедания относительно эксплуатации животных.

Когда мы представляли людей-компаньонов собаки по имени Таро, которую собирались убить по закону Нью-Джерси об опасных собаках, то мы (с позволения наших клиентов) использовали каждую возможность, а это дело широко обсуждалось в СМИ по всему миру, чтобы подчеркнуть, что те животные, которых мы едим, с точки зрения этики ничем не отличаются от кошек, собак и других животных, которых мы считаем членами наших семей. Нам удалось убедить губернаторку Кристин Уитман «помиловать» Таро.

Наконец, в качестве части нашего образовательного активизма, мы часто проводили в Ратгерс мастер-классы и семинары для зоозащитниц и зоозащитников, где мы обсуждали аболиционистскую теорию и практическую стратегию. Мы регулярно рассказывали о правах животных и зоозащитных законах на конференциях, которые были организованы крупными национальными организациями, и мы сами провели несколько конференций в Ратегрс, на которых обсуждали взаимосвязь между правами животных и другими прогрессивными социальными движениями, а также эффективные методы аболиционистского активизма.

Заключение

Как этическая теория, забота о благополучии животных основана на не выдерживающей никакой критики идее, согласно которой между людьми и другими животными существуют различия, которые оправдывают моральное превосходство людей и использование других животных в качестве собственности. Как практическая стратегия улучшения обращения с животными, забота об их благополучии ограничена стандартами, которые требуются для обеспечения экономической эффективности их эксплуатации. Работать в рамках велферистской парадигмы значит пытаться убедить производителей свинины в том, что они заработают на эксплуатации свиней больше денег, если заменят традиционные клетки для свиноматок на альтернативные системы. Или пытаться убедить производителей курятины, что они получат больше прибыли, если будут убивать куриц газом, а не электричеством. Это может привести к улучшению положения животных, но эти улучшения даже в самом лучшем случае будут минимальны и за них придется заплатить повышением комфорта общественности относительно эксплуатации животных. И это никаким образом не поможет нам приблизиться к признанию за свиньями и курицами внутренней или неотъемлемой ценности.

В качестве альтернативы мы можем начать сдвигать обсуждение в сторону от проблем, связанных с обращением, к аболиционистскому подходу, который сосредоточен на использовании. Для этого нам потребуется социально-политическое движение, рассматривающее веганство в качестве обязательного принципа как на уровне индивидуального выражения аболиционистской позиции, так и на уровне ключевой образовательной миссии. Если активистки и активистки проводят узконаправленные кампании, они должны требовать запрета, который откровенно признает неотъемлемую ценность животных и является частью глобального аболиционистского подхода. Роль юристок и юристов заключается в том, чтобы помогать активисткам и активистам, занимающимся образовательными инициативами в попытке сменить парадигму. Юристки и юристы должны поддерживать образовательный активизм и способствовать запрету использования животных. «Зоозащитные законы», которые касаются дел, связанных с ветеринарной небрежностью, трастами для питомцев и опекой над ними, традиционной заботой о благополучии животных и законами о жестоком обращении, не помогут животным избавиться от имущественного статуса, но только еще сильнее усугубят его.

Подробнее о первом принципе Аболиционистского Подхода к Правам Животных.

Авторство: Gary L. Francione, Anna Charlton [Перевод не был проверен и одобрен].
Перевод: Денис Шаманов. Выражаю благодарность за помощь в переводе Ростиславу Чеботарёву.
Источник: Taimie L. Bryant, Rebecca J. Huss, and David N. Cassuto, editors, Animal Law and the Courts: A Reader (Thomson/West Publishing, 2008) 7-35.